Оценить материал
Материалы по теме
Поэт Алексей Цветков: «Я знаю, что я нужен своим читателям!»
25 Июля, 2012, Беседовал Геннадий Кацов
Поэт Алексей Цветков в своей квартире в Квинсе. 10 июля 2012 года. Фото © RUNYweb.com
Алексей Цветков в ЭНЦИКЛОПЕДИИ РУССКОЙ АМЕРИКИ > > >
Спорсор интервью - Михаил Петров
Алексей, по традиции нашей Энциклопедии, давайте начнем с места и года рождения. Итак, Вы родились...
Я родился в 1947-м году, в семье военнослужащих, то есть мой отец был военнослужащий. Это было в городе Станиславе, который сейчас называется Ивано-Франковск. Западная Украина. Отец просто был там после войны. После чего он отправился в Москву, где учился в военной Академии. Я там заболел костным туберкулезом и потом несколько следующих лет провел в санатории, в Евпатории. Ну, в общем, это была Украина. Все мое детство, практически до окончания школы. Только потом это уже было Запорожье, где отец ушел в запас. И вот туда я поехал после Евпатории, там я и закончил школу.
В Евпатории Вы пошли в школу?
В Евпатории я пошел в школу, это было в санатории.
То есть, Ивано-Франковск – это были первые годы?
Это были первые годы, года два мне было, наверное, когда мы переехали в Москву. А после этого была уже Евпатория, а после – Запорожье, где я уже закончил школу. Собственно говоря, после этого я поехал в Москву и поступил в Университет, потом - в другой Университет, потом в третий.
А можно их назвать? Один или два?
Нет, их было… Сначала это был Московский Университет, куда я поступал на химию, но я завалил сочинение. Не завалил, а тройку получил, не прошел по баллу.
Сочинение по русской литературе?
Естественно.
Тема-то какая была, Вы помните?
Что-то Лермонтов, я не помню. Но химию сдал на отлично, математику устную сдал на отлично, математику письменную на 4. С сочинением не повезло, но у меня взяли документы в Одесский Университет с этими баллами. Я там проучился два семестра, потом решил, что мне это скучно, и пошел опять в Московский Университет. Но на этот раз я был умнее, пошел на исторический. Поступил на исторический, после чего меня оттуда выгоняли за неправильные идеи разные, и я перевелся на заочный в Днепропетровский Университет, но это был ужас какой-то, атас. И я решил, что я лучше уйду и опять поступлю в Московский Университет. Поступил на журналистику.
В третий раз?
В третий раз. Оттуда меня выгоняли, я перешел на заочный. На заочном учиться было лень, в конце концов, я уехал, то есть у меня нет диплома университетского. Мой первый диплом я получил в Мичиганском Университете. Диплом доктора PhD по русской литературе.
Это какой год был?
В Мичигане? Это был 1978-й год, что ли.
Вы приехали в 1975-м.
В 1975-м. Нет, это скорее был восемьдесят какой-то уже, я сейчас точно не помню. Можно достать диплом посмотреть, но лень. Значит, это было – начало 80-х годов.
А почему Вас из Московского Университета… Я понимаю, по поводу истории мне все понятно.
По поводу журналистики очень просто – КГБ. Поскольку я был из Запорожья и приезжал туда на каникулы, там возникла какая-то история, в которую, как они считали, я был замешан. Я был вдохновитель какой-то антисоветской группы. Был фельетон в газете, потом пришла телега в Москву, и меня декан, Ясен Николаевич Засурский, который потом стал прорабом перестройки, меня выгонял. Он известная личность. Ясно было, если он захочет меня выгнать, то он выгонит, я спросил: “Если я перейду на заочный, ничего”? – Он сказал: “Тогда Вы не моя забота”. Я перешел на заочный и вот там, какое-то время учился, но опять же не закончил и просто подал документы уже на отъезд. Приехал, и меня приняли по совокупности сданных предметов. Ну, из трех университетов наскреблось кое-что. Меня приняли в аспирантуру Мичиганского Университета, и я получил диплом, PhD.
Уже по русской литературе. Факультет славистики. А Вы были политизированным студентом, во времена жизни в Советском Союзе?
Ну, я ненавидел Советскую власть. Как политизированным? Собственно, я говорил все, что… У меня язык был без привязи. И в этом вот, собственно, все и заключалось. Ну, и стихи, конечно, которые тоже были разные. И некоторые попадали к тем людям, которые хотели, чтобы они к ним попали.
Во всех этих городах, Вы находили какой-то круг общения среди литераторов?
Да, самое достопамятное, это вот я нашел круг друзей, которые с тех пор называются “Московское время”. По имени альманаха, который мы издали, но, на самом деле, это была компания друзей. Это был Сергей Гандлевский, это, покойный ныне, Саша Сопровский, и Бахыт Кенжеев, который сейчас как раз живет тоже в Нью-Йорке. Вот это была наша компания. И поскольку мы все писали, и были общие интересы, в том числе и ненависть к режиму, которая не доминировала, мы не были профессиональные диссиденты. Ну, вот с этими людьми, то есть, с теми, которые до сих пор, слава богу, еще живы, меня связывает до сих пор дружба.
Большинство, слава богу, еще живы.
Большинство - живы, да.
А когда Вы сюда в Соединенные Штаты приехали, это желание заниматься русской литературой имело под собой какие-то основы, поскольку понятно было, что и работы можно здесь не найти.
Нет, имени у меня еще не было, меня не печатали. Один раз в “Юности” напечатали, за все время пребывания. И еще в каких-то областных газетах.
“Юность” – это 70-е годы?
Это был 1973-й год, что ли. Напечатали в “Юности”. И когда я стал пытаться здесь рассылать куда-то, мне вернули их.
А куда Вы могли рассылать?
Ну, я не знаю, в “Континент”, в “Посев”
В “Ардис”?
Нет, про “Ардис” я тогда еще не знал. В общем, меня всюду развернули, и я думал, не бросить ли это занятие, потому что и за границей не печатают тоже. Потом приехал Саша Соколов в Сан-Франциско, где я тогда жил, почитал мои стихи и рекомендовал их в “Ардис”, где их прочитали, где прочитал Бродский. И в итоге, у меня там вышла книжка. С тех пор как-то уже поехало. Ну, остановился один раз лет на 17, а потом опять возобновил.
Вот это интересный момент. Почему Вы остановились настолько долго? То есть, Вы молчали 17 лет, как Вы сказали.
А я не знаю почему. То есть, я знаю почему, у меня столько ответов на это, и они всем кажутся правдивыми, то есть, мне кажутся правдивыми, что я даже не знаю, какой верный. Но на самом деле, я перестал чувствовать аудиторию. Наверное потому, что это был сложный период в России, вот эта вся Перестройка началась, и я понял, что людям, может, и не до этого, и не до меня. И это произошло как-то само собой.
Каким людям: здесь или там?
Которые читают. Уже было странно писать для тех, кто здесь, потому что стали сообщающиеся сосуды. Ну, я же ездил туда, и люди оттуда ездили сюда, так что все «сообщались». Но на первый план вышли люди, которым до этого закрывали глотку, которые были там, и у которых не было возможности, как у меня. У меня все-таки вышло здесь три книги. И они были востребованы там. А я понял, что я, как бы, езжу… То есть, я не чувствовал зала. Мне трудно было это объяснить. И какая-то эпоха была такая, не очень для стихов.
Фото © RUNYweb.com
Какие годы Вы имеете ввиду?
Ну, я имею ввиду, где-то... Я начал писать большую прозаическую вещь, которую потом тоже бросил. Это был конец 80-х - начало 90-х
Конец 80-х - был очень для стихов как раз, -многие в Москву приезжали. Я уехал из Москвы в конце января. И 87-й, 88-й, 89-й годы…
Я не помню новых имен, которые тогда появились. Вышли все люди, которых я знал, как бы из подполья.
Кто именно?
Тот же Гандлевский, допустим. Кенжеев уже какое-то время был за рубежем. Кенжеев там, ну, Пригов, …Довольно много их там было.
И вся Ленинградская братия...
Кибиров…
Кривулин...
Да, да, да, которые раньше там были. Просто я, живя за границей, не чувствуя этого пульса, несмотря на визиты. Это как-то само собой получилось. Я просто перестал писать и все.
А чем Вы занимались эти годы?
Я работал. Сначала я преподавал в колледже, после того, как защитился. Потом я работал на «Голосе Америки», потом работал на «Свободе» сколько-то. Лет 12, пожалуй, может даже больше.
Это публицистика?
Большую часть я работал в отделе новостей на «Голосе Америки» и на «Свободе». Потом у меня появились свои программы.
На «Свободе» при Юрии Гендлере?
Да, да. У меня появились свои программы, то есть, меня перевели, и мне дали свои программы. Сначала это была программа об Интернете, которая называлась «Седьмой континент», а потом это была программа о культурной жизни Америки. Это, как бы, были радио эссе. И она называлась – «Атлантический дневник».
Опять-таки, существует формула: если можешь – не пиши, а если не можешь не писать – никуда не деться. Вот эти 17 лет – просто было отсутствие желания писать или какие-то другие…
Просто не было там прямого позыва, так вот, чтобы прямо сесть и писать. Нет, ну, нельзя сказать, что я ничего не делал, потому что то, что я делал на «Свободе» тогда – это как-то была для меня отдушина, что-то творческое, потому что я выбирал темы, я их как-то подавал – это были радио-эссе. Это не были репортажи или что-то там в этом роде.
Еженедельно Вы писали?
Да. Нельзя сказать, что это было что-то совершенно далекое от того, чем я занимался. И мне это нравилось. А потом, когда этой программы не стало, ее как-то сократили, отменили, я не знаю даже, связывать ли это - просто в один прекрасный день я подумал, почему бы не сесть и не написать чего-нибудь. Сел, написал, с тех пор не могу остановиться. Это был 2007-й.
То есть, практически, пять лет назад?
Или я вру, года совершенно не помню, может быть… 2004-й, скорее.
Кстати вот, интересно, поскольку Вы долгожитель в иммигрантской среде. Восьмидесятые я не знаю, поскольку я приехал только в 1989-м году. Здесь много чего происходило. Опять-таки, после этого часть людей поехали… Перестройка, вернулись в Россию; часть людей поехали в Европу, и потом из Европы многие прибыли в Россию. У Вас не было желания поехать и жить там?
Нет, никогда. Нет, потому что (я так рефлекторно ответил) это моя страна, я здесь давно, привык. Нет, но 1000 вещей, которые производят впечатление цинизма, ну как: а пенсия, а страховка, а, извините, куда поехать? В Запорожье, где мои родные жили в нищете, но они потом эмигрировали в Израиль? Украина другая страна – все друзья у меня в Москве. Как это так, поехать?
А кстати, в 1975-м году Вы сразу прибыли в Соединенные Штаты?
Я сразу прибыл в Соединенные штаты, у меня не было мысли иммигрировать в Израиль. Я прилетел в Вену, где меня спросили…
То есть, обычным путем?
Обычным путем. Да.
Сколько Вы там провели времени, в Италии?
Полгода, потому что были документы какие-то о разводе не в порядке. Так что я ждал бумажек из Москвы. Деньги были никакие, конечно, на которые мы там жили. Зато было приятно – такой отпуск на берегу моря в Остии.
Вы говорите о том, что в Москве была группа «Московское время», там были люди, с которыми можно было посидеть, поговорить, выпить и закусить. А здесь Вы нашли свой круг?
Я нашел каких-то людей. Ну, сразу, когда я приехал, мы познакомились с Эдиком Лимоновым, он как раз в то время жил здесь. Потом появился Саша Соколов, ну и вообще, у меня были друзья, которые, как ни странно, были рок-музыканты. Вот были такие советские группы: «Веселые ребята», «Голубые гитары». Я с ними познакомился еще в Риме. И, собственно, приехал из Нью-Йорка в Сан-Франциско, где они собирались, и мы играли, но никуда это не пошло. Ну, вот, литературные знакомые: в основном это были Лимонов и Саша Соколов, потом я поехал в Энн Арбор, где, собственно, было издательство «Ардис», и туда приезжали довольно часто люди, какие-то писатели, ну, люди не моего круга…
А что значит, Вы поехали?
Я поехал в аспирантуру, поскольку у меня там вышла книга сразу, а Карл Проффер, он был одним из руководителей и издателей, работал профессором Мичиганского Университета. Он говорит: «Подавай в аспирантуру, тебя возьмут». И я подал в аспирантуру, куда меня взяли. Нашли какую-то стипендию, и так я три года там провел и закончил аспирантуру.
Несколько слов о Проффере. Это ведь человек, который, на самом деле, здесь представлял, делегировал то, что не публиковали там. Вот, о нем? Ваши ощущения.
Он был замечательный человек. Он, эти люди: он и его жена Эллендея – они меня очень тепло приняли, они мне помогли с устройством, со всем. В издательстве вышли 3 мои книги. К сожалению, он трагически умер, довольно молодым. Ему было 40 с небольшим – от рака, что для меня было очень большим ударом. Но вообще это, конечно, одни из самых приятных и ярких лет в моей жизни, то есть, как бы, повторение университетских лет, но без того страха, который был в Москве. Может быть и без тех друзей, но друзья тоже были замечательные. У нас там был литературный кружок, люди читали стихи, в том числе и по-русски, ну и по-английски: кто как умел писать. И был замечательный профессор, которого тоже, к сожалению, уже сейчас нет, который им руководил. Так что, там было очень приятно, и какие-то все еще длящиеся каникулы, жизнь еще не начинается, хотя мне уже было 30 лет. Там, кстати, учился еще в то время и в ту пору Лев Лосев, но он был, правда, на год старше меня в аспирантуре, он раньше закончил.
Вы довольно часто возвращаетесь, я не знаю, как часто, но с определенной частотой в Москву, в Россию. Ваши ощущения. Я сталкиваюсь с мнением людей – я последний раз был в Москве в 1997-м году, то есть довольно давно, - многие говорят: ну а что, поэзия (опять-таки, это мнение) вообще не существует, она никому не интересна – один взгляд. Другой взгляд: там просто взрыв, там такое происходит! Ваши ощущения личные.
Ну, мое, - скорее оптимистическое, потому что довольно много поэтов, есть и молодые, но, в принципе, которые мне на самом деле интересны - это люди поколения, скажем, 40-летних. И в этом плане, там довольно много.
Фото © RUNYweb.com
Вы могли бы назвать кого-нибудь?
Вы знаете, я бы лучше не называл, потому что кого-то обижу. И не нарочно совершенно, да. Поэтому я называть не буду, но, наверное, люди, которые посмотрят и увидят, они знают, кого я имею ввиду. И это, по-моему, очевидно, отрицать это бессмысленно. Там есть какие-то свои трения и какие-то ссоры, мы люди литературные, как всегда бывает.
Не без того,
А круг читателей не велик, к сожалению. Да, но с книжным бизнесом вообще плохо, тиражи книжные падают, читают только желтую литературу или как что сделать,вот, эти советы. А все остальное? Закрываются лучшие журналы, издательства одно другое поедает, так что – это печально. Дело в том, что здесь тоже, конечно, происходят пертурбации, но здесь цифровая идет эта самая литература, а в России – это довольно тяжело сделать, хотя занимаются этим.
Этого нет?
Ну, конечно, есть, но там же воруют. Это очень легко, все, что опубликовано – завтра в Интернете. И нет у людей, действительно. С одной стороны нет денег, с другой стороны, что электронную книгу надо зачем-то покупать – лучше я возьму у кого-то, отмычка – вот, есть. Поэтому, я не знаю, там – действительно – тяжело. Я не знаю, в какой мере давление со стороны властей, хотя оно чувствуется. Закрываются все время самые либеральные и самые свободомыслящие издания. А может, у них, действительно, меньше читателей. Какое-то совпадение, но в последнее время была какая-то такая вот волна. Это очень печально. Потому что, везде работают мои друзья или очень хорошие знакомые. И очень печально на это смотреть. Но, я бы сказал, поэзия довольно яркая там сейчас.
Вы стали лауреатом одной из премий российских. Вы ощущаете, что Вы, как поэт, нужны там в России?
Ну, Вы знаете, я не буду так высоко сети закидывать. Я знаю, что я нужен своим читателям. Я получал от них письма, записки, там. Такие вещи что, как бы, чувствуешь, что моя жизнь оправдана. А то, что их может быть, ну, от силы я даю себе тысячи 2000, 3000 – настоящих читателей, но… Зато я их вижу, собственно говоря. Сейчас Интернет, и поскольку я все публикую в Интернете, то я с ними имею непосредственный контакт.
Реакция сразу.
Да. Это гораздо благодарнее, чем, может быть, у советского писателя, с его 100-тысячным тиражом и с командировками на заводы и фабрики. Я доволен.
Вы вели программу «Интернет», то есть Вы знакомы с Интернетом. Не видите ли Вы будущее в электронных книгах и только в электронных?
Скорей всего – да. Ну, я-то сам уже читаю, несмотря вот на это все, я большую часть читаю в электронном виде.
Книгу можно и не открывать, практически все есть…
Ну, нет. К сожалению, нет, потому что многих книг нет. Я не люблю, давно уже разлюбил бумажные книги, они такие неуклюжие, некоторые тяжелые, я не знаю, как ее открыть, как ее поставить.
Да, и шрифт уже…
Но я думаю, что книга не умрет, она будет, останется, как предмет роскоши. Вот, приятно иметь у себя в интерьере, но немного, потому что пыль собирают страшно. А про переезды и говорить нечего. У меня вот столько же книг, сколько здесь, но не все видно. В электронном виде, так это - засунул в карман и все, и пошел, а с этим возни…чудовищно.
У Вас есть какие-то темы, которые, как навязчивый синдром, постоянно существуют, и Вы их расширяете, Вы их анализируете. Какие-то любимые темы появились?
Вы имеете в виду поэзию? Ну, у меня как-то все интересы смыкаются. То есть, нет такого, чтобы жизнь отдельно, а поэзия отдельно. Интересует меня история и философия, и, каким-то образом, эти все темы проникают. Не всегда это легко уловить читателю со стороны, особенно российскому, потому что он не знаком с этим родом философии, скажем, я имею ввиду аналитическую, которая популярна здесь. Ну, вот эти темы, они для меня едины, не говоря о том, что я пишу еще какие-то эссе, на, скажем, философские темы морали, либерализма, что-то в этом роде.
Кстати, есть еще другой путь, просто уход в журналистику, допустим, как Лев Рубинштейн. Вот, он публикуется в разных изданиях сегодня, популярен в Интернете, не знаю, как «в бумажном виде». Но он, опять-таки, 20-30 лет назад был очень интересен, как московский концептуалист, а теперь он известен, в основном, как журналист. Такой путь Вам симпатичен?
Нет, пожалуй. То есть, я этим занимаюсь, но для меня это отчасти заработок. Может не очень большой, но стихами точно ничего не заработаешь. А у Левы только что книжка вышла.
Буквально 5 дней назад.
Да. Так что я его понимаю, но это меня не соблазняет. Я и так молчал 17 лет. Если у меня есть, о чем писать сейчас, то я и пишу.
Вот эта политизированность российской журналистики, как Вы к ней относитесь? Потому что Лева-то сделал себе, опять-таки, я не говорю только о нем, многие сейчас сделали на горячих политических темах себе имя.
Ну, я понимаю, я не знаю. Я не знаю, что такое политизированная, я не отделял никогда политику от жизни, у меня нет ниши, куда я могу спрятаться даже здесь, в куда более благополучной стране. А там – это человеческая жизнь. То есть, когда эти ублюдки и воры давят страну и, собственно, загоняют ее в тупик полный, то поневоле понимаешь этих людей. Это мои читатели. Я там родился, там живут мои друзья, я не могу игнорировать это, да. У меня тоже такие же чувства. Белая ленточка, Чистые Пруды. Это все мое.
Если так, окинуть свою жизнь, Вы чувствуете себя счастливым человеком?
Ну, это…
Вопрос риторический.
Вопрос риторический. Да – скорее, да, чем нет. Я, в общем, чувствую, что жизнь, в основном, получилась, хотя, оценивать это… Нет, лучше всего оцениваю это я сам. Потому что – другие – откуда они знают. Да, пожалуй, получилось. Ну, придет момент, когда придется все это срочно и быстро оценивать, но вот сейчас – предварительные итоги – ДА, вполне. Все хорошо!
! Данное интервью является текстовой распечаткой видеоинтервью, размещенного в Энциклопедии Русской Америки. Авторская лексическая основа сохранена без изменений!
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев