Борис Марковский: «Актуальное и доминирующее – это не всегда то, о чем будут помнить спустя годы»
9 Июня, 2014, Беседовал Геннадий Кацов
Борис Марковский – поэт, переводчик, главный редактор международного литературного журнала «Крещатик»
Борис Марковский - поэт, переводчик. Родился в Киеве. С 1994 года живет в Германии. В 2002 г. в издательстве «Алетейя»(СПб.) вышла книга стихов и переводов «Пока дышу, надеюсь», весной 2006 г. в этом же издательстве – книга избранных стихов и переводов «В трех шагах от снегопада». С 1998 г. – главный редактор международного литературного журнала «Крещатик».
Борис, вы с 1997 года выпускаете ежеквартальный литературный журнал «Крещатик», и за эти годы немало авторов стали известны благодаря публикациям в вашем издании. А вас кто-то открывал? Кто-то вам помогал на поэтическом пути по направлению к читателю? Есть ли такой человек, или такой журнал, который сегодня может сказать: «Борис Марковский – да, состоялся в немалой степени благодаря мне!»
Не побоюсь вступить с высокой ноты. В значительной степени на меня повлияли, и влияют до сих пор, конечно же, те поэты, которыми я зачитывался со времен моей юности, великие поэты — Мандельштам, Георгий Иванов, Арсений Тарковский, Борис Виан, Пауль Целан, Георг Тракль (немцев я впоследствии много переводил). Киевское окружение, в целом, тоже способствовало и восприятию поэзии, и развитию личности, как таковой, поскольку в нем господствовало некое восхищение творчеством, даже в самой «низменной» среде. В уличной тусовке обсуждались великие поэты, самиздатовские новинки, интеллектуальное кино. Я весьма благодарен своему окружению, во всем его разнообразии, хотя не могу выделить кого-то конкретно, кто бы повлиял на меня как-то особенно. Так что улица Крещатик, буде в состоянии говорить, действительно могла бы заявить: «Борис Марковский – да, состоялся в немалой степени благодаря мне!» Она вполне подходит на ту роль, которую вы обозначили в своем вопросе.
Я убежден, что издавать литературный журнал на русском языке за пределами России – это своего рода и подвижничество, и подвиг. Ведь это занимает массу сил и времени при значительной расходной части. Да, и нетрудно представить, каковы отдача в профессиональной литсреде в Метрополии, где и своих изданий достаточно, и вполне скептическое и свысока отношение ко всему, что происходит в «зарубежье». Согласны ли вы с мнением, что издание литжурналов, театральные проекты в условиях иммиграции – это компенсация для издателя, редактора, писателей, режиссера, актеров иммигрантской изолированности, неудовлетворенности, удаленности от языка и средств коммуникации (журнал, как одно из таких средств)?
В некоторой степени, безусловно. Конечно, существование в изоляции, в культурной изоляции, прежде всего, подвигает на подобную деятельность. Однако уверен, что останься я в Киеве, я точно так же выпускал бы журнал, и думаю, он был бы абсолютно таким же, потому что его сердце, его суть, его идея – она концентрируется где-то внутри. И то, что я выпускаю его, живя в Германии, только лишний раз доказывает это. «Мчит меня мертвая сила, мчит по стальному пути...», как писал Александр Блок. Вот такая железнодорожная метафора неизбежности. Надеюсь только, что меня, в отличие от лирического героя Блока, мчит сила живая.
В ваших стихах ощутима неизбывная тоска по прошлому, как и в творчестве, к примеру, Георгия Иванова. «...вернусь домой, и прокляну чужбину, и наконец услышу тишину», – так вы написали в одном из своих стихотворений. Поскольку и я, и вы живем за пределами России, у нас есть возможность более объемно видеть то, что там происходит, и получать объективную информацию. Могу предположить, что в порыве чувств можно назвать иммигранту «страну проживания» чужбиной. Однако, в свете того, что происходит сегодня в России и с точки зрения возвращения к самым кондовым ценностям СССР, и в политике, и в законодательстве, вы уверены, что если вернетесь когда-либо, то вернетесь «домой»? Что для вас «дом»?
Тут нужно уточнить, что я приезжаю в Киев постоянно, и могу наблюдать непосредственно, что и как здесь происходит. В России тоже бываю довольно часто. Что-то радует, что-то несказанно огорчает. Боюсь показаться банальным, дом – это, прежде всего, родной город, его улицы, родные люди, друзья, любимая женщина. Ощущение родины иногда просто становится физическим. Ощущение родного языка и освоения им пространства иногда бывает прямо таки вещественным. Недавно мы задумали серию журналов, посвященных какому-то одному городу, одной стране. Такого рода тематические подборки у нас случались и раньше, но первым полноценным номером, посвященным городу, стал петербуржский. Мы сделали там презентацию, встретились с авторами — и вот оно: ощущение родины, ощущение своего пространства стало вещественным. Буквально на днях вышел из типографии номер, посвященный Донецку, а в следующем номере отдадим значительное число страниц французским авторам — думаю, в этом случае ощущение родины не только не потеряется, но будет выражено еще острее.
Искусства разветвленный ствол.
Невидимых корней могучее родство.
Я – крайний лист на самой крайней ветке,
и кровь моя принадлежит листве,
со мной в родстве бесчисленные предки,
и те, кто будет жить, со мной в родстве.
И смерть моя – умрёт одно лишь имя
моё – и жизнь принадлежат не мне,
но тем, другим, – да будет свет над ними! –
сгорающим в божественном огне.
Сквозь эти ваши строки слышен Арсений Тарковский. И дикция его, и известный завораживающий пафос. Что такое, на ваш взгляд, преемственность, литературная традиция? И видите ли вы, как многолетний редактор литжурнала, в чем преемственность сегодняшней литературы? Шестидесятники вспомнили поэтов Серебряного века, концептуалисты 1970-х – обэриутов, в 1990-х стал моден свободных стих, который захватывает весь спектр от верлибра и белого стиха до прозы, разбитой на короткие строки. Есть ли сегодня в русской поэзии доминирующая эстетика?
Ощущение преемственности присутствует постоянно в ходе подготовки каждого очередного номера, ведь это живая нить литературного процесса, пульсирующий древесный сок, если вернуться к процитированным строкам. Особенно остро я чувствую это, когда публикую воспоминания поэтов о только, казалось бы, недавно промелькнувшей эпохе. Недавно мы в нескольких номерах печатали воспоминания одного из основателей группы СМОГ, Владимира Алейникова, и перечитывая их еще раз, я живо ощущал, как дышит эпоха, как вливаются в нас, в наше время, ее соки. Доминирующая, говоря современным языком, «актуальная» эстетика, конечно, есть, но она меня особо не радует и мне бы не хотелось о ней говорить. Актуальное и доминирующее – это не всегда то, о чем будут помнить спустя годы. Не стоит об этом думать. Преемственность в поэзии мне всегда была интересна прежде всего личная, персонифицированная, влияние личности одного поэта на личность другого. И это чувствуется, это звучит. Когда вы читаете современного поэта Бориса Марковского, вы вдруг улавливаете отзвук Бориса Виана (во всяком случае, я на это надеюсь), читаете Арсения Ровинского – и слышите отголоски Арсения Тарковского… Бродский – тут мне даже сложно назвать кого-то, отделить подражателей от преемников. Существует ведь и живая преемственность: раз уже вспомнили, давайте возьмем Ахматову и гнездо ее «сирот» – ведь птенцы, кроме Бродского, все живы – Рейн, Найман, Бобышев – участвуют в литературном процессе. К упомянутому уже Алейникову в Коктебель приезжают поэты и прозаики со всего мира. Благословенный Коктебель, в свою очередь, живет полноценной поэтической жизнью – Андрей Коровин уже много лет устраивает там замечательный Волошинский фестиваль. Что это, как не преемственность? Конечно, мы все же предпочитаем открывать новые имена, предпочитаем преемственность не «кровную», не «телесную», не физическую, а именно литературную, «персональную», осиянную таинством диалога ушедшего поэта и поэта современного.
Не кажется ли вам, что после модного в последние десятилетия отказа от классического регулярного русского стиха, маятник качнулся в другую сторону, и наблюдается возврат к ритму и рифме? И почему так популярен «верлибр», так распространен в последние десятилетия?
Эта мода на верлибр, периодически возникающая, так же периодически и уходит в тень, – вы неслучайно сравнили эту моду с маятником – единственное, что могу заметить, качество в последние десятилетия волнует молодых поэтов все меньше, создается такое впечатление, что они просто разбивают прозу на куски, складывают в столбик, как стопку монет, и выдают это за поэзию. И это ни в какое сравнение не идет с классическими, многогранными, емкими образцами верлибра.
Как тут не вспомнить знаменитое стихотворение Давида Самойлова:
Свободный стих –
для лентяев,
для самоучек,
для мистификаторов
(когда без точек и запятых).
Но в руках настоящего мастера
он являет
естественную силу речи,
то есть мысли.
Организованный стих
организован для всех –
для посредственности и таланта,
он подстегивает вдохновение
и подсказывает метафору.
Надо быть слишком уверенным
в собственной ценности,
чтобы посметь изъясняться
свободным стихом.
Отыдите, нерадивые!
В общем, о чем я уже упоминал – актуальное не есть вечное, непреходящее.
С 1994 года вы живете в Германии, в среде немецкого языка. И дочь ваша говорит по-немецки, и окружение мало помалу уводит от родной речи. Кроме того, вы замечательно переводите немецких поэтов, один из переводов Пауля Целана не могу не привести ниже. Двадцать лет спустя вы ощущаете влияние на свое творчество Рильке, Целана, немецкого синтаксиса, культурных традиций? Или же, как это было с Солженицыным в Вермонте, можно жить заграницей, но в языковую среду, без ущерба для письма, не погружаясь?
Воспоминание о Франции
(П.Целан)
Повторяй за мной: небо Парижа, огромный
осенний безвременник...
Помнишь, на цветочном базаре мы покупали сердца:
они были голубыми и расцветали в воде.
Вдруг в нашей комнате закапал дождь,
пришел сосед, месье Ле Санж, печальный карлик,
мы сели играть с ним в карты, я проиграл зрачки,
ты одолжила мне волосы, я проиграл их,
он встал и вышел.
Дождь, как слуга последовал за ним.
Мы оба умерли, но мы могли дышать
Влияние скорее оказывает переводческая деятельность. Эмиграция дала мне возможность углубить знание немецкого, заняться переводами поэтов, любимых мною с юности – только в этом смысле. Все учили язык, чтобы полноценно общаться с соседями, коллегами, заводить новых друзей, я же использовал эту возможность для других целей. Круг моего общения с местными жителями невелик, я пользуюсь набором простых фраз, но при этом живу, погруженный в среду великой литературы, гениальных текстов. Это что касается немецкого языка. С русским языком и с русскоязычной средой я никогда не порывал и, честно говоря, моя жизнь здесь в этом плане мало чем отличается от жизни в Киеве. Я много читаю на русском, общаюсь с друзьями и родными по телефону, смотрю русские фильмы, часто приезжаю в Киев.
Каким вы видите сегодня вашего читателя: читателя Бориса Марковского, и читателя «Крещатика»? Кстати, интересно, насколько это разные, на ваш взгляд, люди?
Здесь долго можно пытаться подобрать определение этим людям… Люди, воспитанные в духе «новой Касталии»… «Невидимых корней могучее родство»… Преемственность… Это сложно определить в двух словах. Думаю, люди, читающие мои стихи и мой журнал, одни и те же, хотя, иногда случаются забавные казусы. На мои стихи не так давно написала песню какая-то московская группа (не помню ее название). Неожиданно, не правда ли? Не очень это совпадало с моим представлением о моем читателе. Самое удивительное, что через несколько дней в Киеве мне позвонил музыкант и поэт Сергей Лазо, и сказал, что сочинил песню на мои стихи, романс. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что это те же самые стихи – «Эти давние запахи…». Нечто витает в воздухе, надо признать!
8. На сегодняшний день читатель «Журнального зала», вполне вероятно, может и не увидеть разницу между российскими журналами и теми, которые выходят заграницей. Известные авторы кочуют от издания к изданию, рубрикация в немалой степени повторяет друг друга... Насколько силен теперь авторитет известных «толстых» журналов, вроде «Нового мира»? В каком из литжурналов сегодня опубликоваться автору престижней? Чем «Крещатик», без ложной скромности, отличается от остальных коллег по издательскому цеху?
У нас здесь своеобразная атмосфера… Своеобразный дух, возможно, во многом из-за того, что на главного редактора никто не может влиять (поскольку журнал никто не субсидирует) и только я определяю, что войдет в каждый конкретный номер. И у каждого конкретного номера своя эстетика. Я просматриваю сотни и тысячи страниц присланных текстов, чтобы отобрать те немногие, которые в эту эстетику вписываются. Из этих отдельных номеров, из каждого конкретного отобранного произведения складывается – как из отдельных фибр – душа журнала, складывается его особая литературная судьба. Не стану давать оценку другим журналам, считаю достойными те, что представлены в Журнальном Зале, так же считаю, что «Крещатик» по праву занимает место среди них. Кроме того, есть журналы, которые там по той или иной причине не представлены, но тоже достаточно интересны сами по себе.
Кроме того, должен также отметить, что наш журнал – совершенно особый случай: редакция находится в Германии (частично в Киеве), сам журнал издавался в Киеве, СПб., Москве, сейчас – опять в Санкт-Петербурге.
В 1996 году мы встретились с вами у нашего общего знакомого в Амстердаме – и на следующий год вышел первый номер «Крещатика»; в первом номере «Крещатика» я был опубликован несколькими стихами, после чего вышло уже более шестидесяти номеров журнала. Борис! Считайте, что я ваш добрый талисман: в 2014 году мы побеседовали в жанре интервью, а в 2015-м? Что бы вы себе и журналу пожелали?
Спасибо, спасибо, Геннадий, за вашу добрую удачу, как говорят украинцы. Надеюсь, что вашими молитвами, и молитвами других наших авторов и читателей, журнал доживет до сотого номера, да и в дальнейшем не прекратит своего существования. Мы сотрудничаем с Игорем Савкиным и его издательством «Алетейя», которое, надеюсь, всегда будет нас поддерживать. Это вселяет надежду на будущее. Недавно я назначил своим заместителем бывшую до этого зав. отделом прозы Елену Мордовину, талантливого и достаточно молодого прозаика – это также вселяет надежду на то, что журнал продержится еще как минимум полвека. Еще хочется надеяться, что как можно дольше сохранится бумажная версия журнала. Несмотря на то, что мы уже выходим и в электронном формате, только существование бумажной версии делает журнал реально существующим, живым, дышащим. Вы ощущаете весь этот кислород, содержащийся в поэзии и прозе, когда держите в руке бумажный номер. Ну, и хотелось бы открывать для себя, прежде всего, а так же для остального читающего мира, больше новых хороших авторов, издавать тех, чей голос иногда не слышен в шуме «актуального», но который зазвучит на страницах нашего журнала. Ведь почему я, как редактор, как создатель, люблю «Крещатик»? Почему люблю его идею, то, чем он отличается от других? Когда берешь его в руки, ты оказываешься в тихом киевском дворе или скверике, вне времени – только шорох каштановой листвы, тихое журчание фонтанов, воркованье голубей – и в этой тишине отчетливо слышно Слово. Да по брусчатке вдруг простучит каблуками Михаил Афанасьевич, приподнимет шляпу, и тихо поздоровается, дабы не нарушить тишину. Это что касается преемственности.
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев