Давид Шраер-Петров: «Главная линия моего романа — любовь во время тоталитарного социализма»
19 Июля, 2013, Беседовал Геннадий Кацов
Русский поэт и прозаик Давид Шраер-Петров. Фото © RUNYweb.com
От редакции: Давид Шраер-Петров — русский поэт, прозаик, доктор медицинских наук. Родился в 1936 году в Ленинграде (Санкт-Петербурге), в 1987 году эмигрировал из СССР в США. За годы эмиграции по обе стороны Атлантики опубликовано более двадцати его книг, произведения переводились на польский, болгарский, литовский, английский, французский и др. языки. Недавно вышел в свет новый роман Шраера-Петрова «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница», в котором развертывается судьба талантливой молодой женщины Ирины Князевой, попытавшейся найти особый путь в современном ей обществе тоталитарного социализма в СССР.
.jpg "Недавно вышел в свет новый роман Шраера-Петрова «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница»") Обложка книги Шраера-Петрова «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница». |
Давид, так сложилось, что ваш роман я прочитал вслед за романом вашего сына, Максима Шраера, «В ожидании Америки» - вполне реалистическими, видимо, воспоминаниями о переезде из Москвы в Америку более двадцати лет назад. И Ваш роман «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница» также написан от первого лица и вызывает ощущение автобиографического. Насколько и герой Вашего романа, и описанные коллизии вымышлены?
Это разные по форме романы. Максим Шраер написал мемуарный роман с несколькими главами, которые я отнес бы к жанру фантеллы. Хотя вся структура его произведения остается реалистической. Это как «Сказка о царе Салтане» — сидят три девицы и вдруг — царь! У Максима: выгружают евреи–эмигранты свои чемоданы в Риме на пути в Америку. И вдруг из громадного маньчжурского кофра появляется скрипач. Его провезли нелегально из Москвы в Рим! Чем не фантелла! У меня в романе « История моей возлюбленной…» сама структура фантастическая: винтовая лестница, напоминающая одновременнно строение молекулы ДНК и библейскую лестницу Иакова. Я убежден, что даже самые формалистические произведения поэзии и прозы рождены из зерен реальности. Даже стихи–зауми В. Хлебникова и закрученная проза Гертруды Стайн и Генриха Сапгира!
Структура вашего романа сложная, при этом в названии заявлена «винтовая лестница». К чему эта метафора? Не идет ли речь, как в бестселлере Бел Кауфман, внучки Шолом-Алейхема, о движении «вверх по лестнице, ведущей вниз»?
Возможно, на каких–то витках. Но мы очень далеки с Бел Кауфман. Она была неколебимым реалистом. Правда, с хорошей долей юмора. Конечно, не такого пронзителььного и горького, как у ее великого деда. Однажды, вскоре после приезда в США после девяти лет «отказа» я позвонил ей. Хотел попросить за одного моего друга отказника, которому не давали выездную визу. Она ответила мне, что не видит никакой причины, чтобы уезжать из такой прекрасной страны, как Россия. Ведь там на русском языке издано полное собрание сочинений Шолом–Алейхема.
Теневая экономика, различные махинации с лекарствами и прочие черты и черточки современной России перенесены в романе в 1960-е годы. Кстати, меня поразила мраморная стойка в квартире героини, которая взята уже, по-моему, вообще из современных американских кухонь (marble counter). Или же все это было в России времен Хрущева-Брежнева?
Да, теневая экономика в бывшем Советском Союзе занимала значительное место. Оставаясь внешне нелегальной, она подкармливала партийно–хозяйственный аппарат. Известны миллиардные спекуляции с хлопком. А дело с гастрономом № 1 в Москве! Но вполне понятно, не это было главной задачей моего романа. Мне хотелось в необычной форме показать, как ломаются души, как само понятие любовь теряет свой первоначальный человеческий смысл. Правда, не надо забывать, что теневая экономика была школой для многих будущих бизнесменов, развернувших свои способности в постперестроечном периоде.
Главный герой романа, Даниил Новосельцевский, своей наивностью, слепотой по отношению к главной героине Ирочке и к тому, что его окружает, напоминает князя Мышкина, а сотрудник секретной службы капитан Лебедев, по ремарке в романе, пишущий стихи, фонетически уже напрашивается в Лебядкины. Стиль романа, особенно в первой половине книги, с нередкими повторами, долгими фразами, синтаксическими фигурами явно не современными, наводят на мысль, что вы пользуетесь известным постмодернистским приемом цитирования, со стилевыми аллюзиями и формальными заимствованиями. Так ли это?
Да, напоминает. Вы абсолютно правы! С той лишь разницей, что князь Мышкин не пишет стихи и не владеет лабораторными методами. Мой герой — модернизированный (во многом под влиянием Ирочки Князевой) князь Мышкин. Под конец повествования Даниил ближе к Юрию Живаго, если представить себе, что герой Пастернака развозит караимские пирожки по ресторанам и ресторанчикам Бруклайна.
Вокруг Ирочки создалась компания из разных людей: пианист, художник, инженер, профессор–экономист. Это один и тот же персонаж в разных ипостасях, по типу, допустим, аксеновского «Ожега», где главный герой романа как бы состоит из пяти персонажей и с этим связана сложная композиция: каждый эпизод описывается несколько раз – как происходящий с разными «составляющими» героя? Или же это разные персонажи, как в романе «Зияющие высоты» Зиновьева (Правдец, Распашонка, Двурушник, Певец, Мазила), работающие на общую авторскую идею, вернее, для ее лучшего восприятия и поэтапного разъяснения читателю?
Хотя с Василием Павловичем Аксеновым мы учились в одном ленинградском медицинском институте и входили в одно литературное объединение «Промка», у нас разная манера письма. У каждого из моих героев характер, резко отличается от других «компанейцев». Здесь нет перетекания одного героя в другого. Еще меньшее сходство плакатных героев Зиновьева с моими персонажами, каждый из которых выполняет свою художественную функцию. Сходство может быть лишь в одном: каждый из авторов (Аксенов, Зиновьев и Шраер–Петров) напрочь отвергает позиции и стили приверженцев социалистического реализма, на которых и до сих пор покоятся многочисленные романы коммерческих авторов.
В романе говорится о теневой экономике и в этом, вероятно, одна из главных его идей. Если речь идет о возможности некоего специфического пути России на основе подпольного бизнеса «цеховиков», то нет ли в этом назидательности, нарратива по отношению к России эпохи Путина? Не претендуете ли вы на место провидца, гуру, учителя?
Я думаю, что главной линией моего романа является любовь во время тоталитарного социализма. Вспомним роман Маркеса «Любовь во время холеры». Вполне понятно, что моя главная героиня — Ирочка Князева не избежала деформации этого главного человеческого чувства. Общество это, я надеюсь, навсегда ушло в российское прошлое. Меньше всего я претендую на место гуру. Хотя поэтические озарения подобны провидческим взлетам. Вспомним Пушкина с его параллелями между пророком (волхвом) и поэтом. Компания моих героев была одной среди многих на пути России к капитализму. Вначале дикому, а теперь все более и более стабилизирующемуся под эгидой сильной власти. Будет ли нынешний президент назван в будущем первым постсоветским царем или ему придумают иной титул, дело формы, а не существа.
Вы писатель и врач, а также микробиолог. Реалистическая ткань романа создается еще и вашим знанием предмета, особенно тогда, когда речь заходит об онкологии. Насколько широко фабульность романа писатель подстраивает (а, возможно, и подтасовывает) под свои знания и интересы?
Я думаю, что знание предмета необходимо автору. Вы правы, профессионально (да и душевно) мне ближе всего Даниил Новосельцевский. Отсюда точные сцены в лаборатории. Я много лет живу в литературе. Был связан с театром. Писал пьесы. Если мне удалось профессионально сохранить истинное изображение сцен, в которых живут реальной жизнью мои герои — я буду рад. Реалии — это кирпичи литературы. Если автор строит здание из плохих кирпичей, оно будет недолговечным.
Персонажи в романе угадываемы: поэт Виссарион, будущий Нобелевский лауреат, узнается без труда; режиссер Баркос, похоже, Анатолий Эфрос, а в Герде Сапирове легко распознать поэта Генриха Сапгира, которого хорошо знали и вы, и я. Все это и есть составляющие жанра фантеллы, который вы придумали и развиваете в своих романах? Что такое «фантелла»?
Я не хотел бы рекомендовать читателю угадывать в моих персонажах реальных людей. Это может увести Бог знает куда. Речь ведь идет о романе. То есть , происходившее в жизни пересаживается на искусственную почву литературы. Внешнее сходство имен и ситуаций позволяет оживить текст, сделать холодные значки букв и сочетания слов теплыми, очеловеченными нашим присутствием в воспроизводимой автором сцене. Отсюда обозначился жанр фантеллы: сочетание реального и фантастического при условии сохранения человеческой индивидуальности.
Бродский, Рейн, Бобышев, Найман, Сапгир... Можно продолжить список известных литераторов, с которыми вас свела жизнь, с которыми вы общались и дружили. Однако, эти имена широко известны в современной русской литературе, а о вас, авторе более двадцати книг, переведенных на польский, болгарский, литовский, английский, французский и другие языки, сегодня в России мало кто знает. В чем причина? Можно ли сказать, что сегодня интерес к эмигрантской литературе и культуре в России крайне низок?
Я всегда радуюсь успешнымпубликациям друзей моей литературной юности. Что такое популярность? Когда–то поэт Лев Озеров говорил мне, что для популярности достаточно, чтобы твое имя мелькало в прессе, по крайней мере, один раз в месяц. Я никогда не пытался взбивать, как сливки, свою полулярность. Сочинял. Печатал, если редакторы брали стихи или прозу Сочииял дальше. Знаю, что мои стихи поются, переложены в песни, автор которых, порой неизвестен: «Ты любимая или любовница», «Улетают дожди с тротуаров», «Березы России» и др. Мой роман об отказниках «Герберт и Нэлли» переиздается. Если наши книги не читают или быстро забывают, виноваты книги, а не читатели. У меня есть читатели в Америке, России и Израиле.
Более двадцати лет назад мы с вами познакомились, уже здесь, в США, и я узнал вас тогда, как поэта. Сегодня мы ведем разговор о вашем романе. Насколько поэтичен ваш роман о любви и литературе? И кто в вашей судьбе имеет право решающего голоса: поэт или прозаик?
Мой новый роман, конечно же о любви и выживании этой любви при тоталитарной системе. Сохранилась ли эта любовь или разрушилась в круговороте лет и событий читатель увидит в последних страницах романа «История моей возлюбленной…». Думаю, что в моем творчестве поэт и прозаик — как левая и правая руки у пианиста.
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев