Наум Коржавин о жизни и о поэзии
16 Ноября, 2010, Беседовал Геннадий Кацов
Наум Коржавин у себя дома в Бостоне. Октябрь, 2010г. Фото © RUNYweb.com
Наум Коржавин в ЭНЦИКЛОПЕДИИ РУССКОЙ АМЕРИКИ > > >
(Это – транскрипт видеоинтервью, взятого в рамках проекта ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОЙ АМЕРИКИ)
Хотелось бы, чтобы Вы рассказали за эти 15 минут о себе, о своей жизни, со дня рождения, с места рождения... Детство, юность, зрелые годы, годы иммиграции очень важны для Энциклопедии Русской Америки. Пожалуйста, мы Вас слушаем.
Я родился в 1925-м году в городе Киеве, в еврейской семье, хотя мой отец отказался от религии довольно давно, мать тоже не очень верила. Я тоже не был религиозным, был таким октябренком, пионером и.т.д.
Это время было другое немножко. Голодомор я ясно помню. Трупы, у продмагов валялись люди и просили: «Хлiба, хлiба», но лишнего хлеба мало у кого было, и очень трудно было давать, хотя хотелось давать, особенно детям. Там лежали тоже дети.
Я в детстве знал, что валяться на земле не хорошо, не гигиенично, мне внушали, а там лежали люди на земле. И это было страшно, – то, что это было.
Однажды в нашей подворотне умерла женщина от голода. Вызвали грузовик. Подъехал грузовик, на нем пластами лежали трупы. Они были: пласт трупов и пласт брезента, и опять, и опять. Потом я встречал много этих машин. Я уже знал, что это такое, хотя был маленький такой.
Но это страшный опыт, потому что он показывает (ведь мы же продолжали жить, веселиться, что угодно; и верить в коммунизм, читать пионерские журналы), что есть люди, которых не жалко. Судьбы, которых не жалко. Они попадают под категорию людей, которых не жалко и не надо жалеть.
Потом я сам попал в такую категорию, хотя не полностью, конечно.
В 1941-м году началась война. Вам шел 16-й год. Вы эвакуировались из Киева? Куда?
На Урал, в Челябинскую область. Это был город Сим, Челябинской области. Этот Сим, симский завод упоминается в пушкинской истории Пугачевского бунта. Туда эвакуировался еще один московский завод, авиационный. Я там кончил школу. Я в Киеве кончил 8 классов. Там за один год 2 класса кончил.
И там же закончилась война для Вас? В 1945-м году?
Война там не кончилась для меня. Я очень, как все мои сверстники, хотел пойти в армию, но в армию меня долго не брали. Я работал на заводе, и в газете, и так просто, хотя особыми талантами не отличался, в смысле работы на станке и.т.д.
Я подал заявление в институт, хотел поехать в Москву. Дело в том, что я к этому времени был знаком с Эренбургом, и был знаком с Иосифом Уткиным. И я думал, что я приеду в Москву, приду к Эренбургу, и он меня устроит в военную газету. Я считал, что Эренбург меня помнит. Я не мог понять, что меня можно не помнить.
А потом, когда уже познакомился с Эренбургом, в другое время, гораздо позже, - так он со мной познакомился, как с новым человеком. Он ко мне хорошо относился, и это зафиксировано в его некоторых высказываниях, но нашу встречу в Киеве он не помнил. Это было после его возвращения из Франции. У нас была литературная группа, кружок такой, мы довольно серьезно там уже занимались литературой. Это слишком долго рассказывать, но дело не в этом. Приехал Эренбург в Киев.
Какой это год был?
1940-й год был, или 41-й, перед войной. Мы решили его пригласить к себе. И я, и руководительница нашего кружка, она потом фантастические вещи печатала в Москве. Мы пошли, пригласили его. На меня впечатление произвело: он был в каком-то костюме, это на меня произвело колоссальное впечатление, – костюм был какой-то мохнатый, из мохнатой материи.
Короче говоря, мы его пригласили, он, естественно, сказал, что у него нет времени. У него его и не было, и мы ушли. И тогда я сказал: «Что же я ходил, как дурак, и ничего!». А руководительница кружка сказала: «Вы знаете, Эма, а Вы вернитесь и скажите, что Вы застеснялись и забыли прочитать стихи».
Я постучал и сказал: «Илья Григорьевич, простите, я хотел Вам стихи почитать, но застеснялся». Он говорит: «Почитайте». И я ему прочел стихотворение одно. Оно ему понравилось, и он сказал, чтобы я ему записал. И я записал.
«Боль начинает наплывать, опять тебе назло.
А ты скорее за слова, но больше нету слов…»
И он Вас потом с собой возил по Киеву?
Тоже такое было. Он не возил меня по Киеву, но я пришел на его вечер в Союз Писателей, и он меня там как-то отличил, подошел ко мне…
Сколько Вам лет было?
15 лет.
Давайте перейдем к 1950-м годам, поскольку, как я понимаю, в 50-е произошел еще один поворот в Вашей жизни.
В 50-х годах, я же в ссылку потом уехал.
Вот я об этом и говорю.
Меня арестовали в 1948-м году, в конце 1948-го года.
За что?
Это странный вопрос. Более странный вопрос – женщина одна говорила в ссылке: «Были ли Вы репрессированы Советской властью, а если нет, то почему?» Посадили и посадили.
Какая была формулировка официальная, почему?
Статья была 7-35. Это смешно даже говорить, статья 7 означает: «Лица, не совершившие преступления, но по своим связям, прошлой деятельности, или по медицинскому состоянию могущие представлять опасность для социалистического государства, к ним могут быть применены все санкции по статье 35». А статья 35 содержала список всех санкций вообще: от расстрела до ссылки.
Вас кто-то сдал? Как это произошло? Почему на Вас обратили внимание?
Не знаю. На меня давно обратили внимание, поскольку я читал стихи публично свои, даже с трибуны. Не потому, что я был такой храбрый, а потому, что я написал стихи, и мне хотелось их прочесть.
И вот, я попал в Сибирь, в ссылку, в деревню Чумаково. Это великое счастье было, потому что я боялся: если бы я в лагерь попал, я бы никогда не вышел оттуда. Ну, я там жил, трудно жил, работать было негде, но родители присылали мне какие-то деньги.
Вы вернулись из ссылки в каком году?
Уже, когда «бобик сдох». Это в 1954-м году.
После смерти Сталина? Вы вышли из ссылки и окончили Литературный институт. Потом Вы работали в газетах?
Да, какое-то время в газетах, в многотиражках. Потом просто писал стихи, пробивал их, и как-то вошел в литературную жизнь Москвы.
В каком году Вы эмигрировали?
Эмигрировал я в 1973-м.
Вы сразу попали в Соединенные Штаты?
Я подал как все заявление в Израиль, но я не собирался... Я Израилю сочувствовал, но, понимаете, ехать в иммиграцию в Израиль нельзя было, то есть психологически мне нельзя было. Я думал: или ехать и становиться израильтянином совсем, или не ехать совсем. В Америке я могу быть и оставаться русским поэтом и русским патриотом - всем, все-таки я могу. При всей лояльности к Америке, я люблю Америку, но все равно, я был русским и остался русским. Вот у меня стихотворение такое есть на эту тему:
«Я не был никогда аскетом и не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом, в года, доставшиеся мне.
Я не был с роду слишком смелым, и не орудьем высших сил,
Я просто знал, что делать, делал, а было трудно – выносил.
А если путь был слишком труден, суть в том, что я в той службе служб
Был подотчетен прямо людям, их душам, и судьбе их душ.
И если в этом, главный кто-то, откроет ересь, что ж, друзья,
Ведь это все была работа, а без работы жить нельзя».
А что Вы здесь встретили, в Соединенных Штатах? Насколько здесь вообще можно быть русским поэтом, состояться?
Нет, здесь моих друзей не было, иммигрантов. Таких, с которыми я литературу прошел. А были…, ну я не знаю, не было у меня такой близости, кроме, как со старыми поэтами, прежних иммиграций.
С кем именно?
С Иваном Елагиным, с Игорем Чиновым. Вот Валя Синкевич, она теперь еще жива, хорошая она женщина.
Они Вам помогли как-то на первом этапе?
А в чем мне можно было помочь? Мне помогла Америка, давала мне как-то пропитание, я жил, а так…
Вы все время прожили в Бостоне?
Литературно меня зажимали. Мое несчастье было в том, что я жил в Бостоне, где Гарвард и все. И я оказался в плену этих всех «специалистов», а специалисты по поэзии, это были все… Вся их специальность – идиотская, с моей точки зрения.
Потом, когда я в России был, многие тоже хотели идти по их стопам, – как же, вот, они пишут тексты. Я говорю: «Нет, мы не тексты пишем, мы стихи пишем или прозу».
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев