Соломон Волков в прошлом и в настоящем.
6 Октября, 2010, Беседовал Геннадий Кацов
Писатель Соломон Волков у себя дома на Манхэттене. Фото © RUNYweb.com
Соломон Волков в ЭНЦИКЛОПЕДИИ РУССКОЙ АМЕРИКИ > > >
Спонсор интервью Эдвард Мермельштейн
Соломон, Ваша биография, основные этапы: день рождения, год рождения, творческая биография. Главное, конечно, что интересует нас - иммиграция, как Вы - здесь, становление, люди и.т.д.
Попробуем. Я родился 17 апреля 1944 года в местечке в Таджикистане под названием Ура-Тюбе. Это недалеко было от тогдашнего Ленинабада, а сейчас этот город называется Худжент. Ничего об этом Ура-Тюбе рассказать не могу, потому, что когда мне был годик, мама меня оттуда забрала. Мы там были в эвакуации, если люди еще помнят и понимают, что это такое. То есть убежали от фашистов, вот так далеко, до Средней Азии. А когда мне был год, меня уже можно было возвратить, и мама вернулась в Ригу, потому, что родители мои потомственные рижане, и я себя ощущал до 13 лет рижанином.
13 лет в Риге я занимался музыкой, кстати, в семье у нас музыкантов не было. Я иногда думаю, Ура-Тюбе славен тем, что там свистульки замечательные изготовляют, это я уже потом прочел. Может быть, поэтому из меня получился музыкант, не знаю. Но я играл на скрипке. Играл очень хорошо. Свидетель - великий скрипач нашего времени Владимир Спиваков, с которым мы учились у одного и того же профессора. Тогда так и говорили: Спиваков и Волков. Мы были два таких передовых студента.
Так вот, в Риге я освоил скрипку, и было решено, что нужно мне перебираться в Ленинград, где, конечно, образование музыкальное было поставлено на такую, более блестящую основу, лауреатов воспитывали…
Я переехал в Ленинград и поселился в интернате при десятилетке, а десятилетка была, в свою очередь, при консерватории. И я окончил тогда сначала десятилетку музыкальную, как это тогда называлось, для особо одаренных детей (ха-ха-ха) и потом поступил в консерваторию, тоже как скрипач, окончил ее, давал сольные концерты.
А в аспирантуру, когда пошел, решил изучать также историю скрипичного искусства, и аспирантуру я уже закончил по этой специальности. Писать и печататься я начал, как полагается вундеркинду, в 15 лет, причем первой опубликованной своей статьей, рецензией, был отклик на первое исполнение, мировую премьеру седьмого концерта Шостаковича.
Одно из самых гениальных его произведений о Ленинграде. И моя рецензия, которую напечатали в газете «Смена», оказалась первой рецензией на этот опус.
Так вот как то, судьба решила, и сразу все сплелось в один узел: музыка, Шостакович и мое прикосновение к этой музыке великой. И с тех пор, Шостакович всю жизнь оставался со мной. Это человек и автор, чья личность и чье творчество сыграли в моей судьбе, наверное, решающую роль.
Мы с Дмитрием Дмитриевичем стали встречаться, сначала в Ленинграде, а потом, когда я перебрался в Москву, где поступил на службу в журнал «Советская музыка», то встречи эти стали более частыми, потому что редакция находилась в том же самом доме в Москве, где жил Шостакович.
Я приходил на работу очень рано, самый первый всегда я появлялся в редакции, и он звонил мне. Как он говорил всегда: «Это говорит Дмитрий Дмитриевич Шостакович, Соломон Моисеевич, Вы не могли бы ко мне зайти?»
Ну, зайти к нему – это был вопрос трех минут, конечно, я всегда мог. Я поднимался к нему, и мы разговаривали, и эти наши диалоги, которые я записывал своей такой специфической скорописью, мною же изобретенной, стали основой книги мемуаров Шостаковича.
Шостакович поставил условием: эту свою книгу чтобы я опубликовал только после его смерти - она была очень откровенная. Главным образом, она была антисталинская, что в то время, о чем люди, наверное, сейчас уже не помнят, было абсолютное табу.
Вообще, о Сталине не разрешалось говорить, а уж говорить так остро, критически, как позволял себе Шостакович, об этом и речи быть не могло.
Шостакович сначала, когда мы начали с ним работать, надеялся, что можно будет эту книгу опубликовать, может быть, и в Советском Союзе. Но я тыкнулся туда-сюда, ничего из этого не вышло, и тогда было решено, что эту книгу надо будет печатать на Западе, за границей, но тут Шостакович поставил условие - только после его смерти.
И вот, когда он умер, то это его мне поручение, которое я ему тогда обещался выполнить, стало главной причиной отъезда моего и жены моей Марианны на Запад. Мы приехали сюда, в Нью-Йорк, это было в 1976-м году, а в 79-м году после очень тщательной проверки подлинности рукописи, ведущее американское издательство «Harper & Row» эту книгу мемуаров Шостаковича опубликовало.
Это была всемирная сенсация, потому что на Западе считали, что Шостакович – это верный коммунист, лояльный абсолютно, член советского общества. И вот эта его резкая антисталинская атака, была абсолютным шоком. И на Западе и, как это ни смешно, в Советском Союзе, где все знали о том, каковы были настоящие взгляды Шостаковича, но делали вид, что он, вот такой вот нормальный советский композитор и - как все. И ничем абсолютно не отличается от других партийных товарищей.
Он, конечно же, немного чем-то отличался. Он был гений.
И с этого началась моя писательская карьера на Западе. В Советском Союзе я в качестве музыкального рецензента и журналиста написал больше трехсот статей, и книжка вышла у меня там, в Ленинграде «Молодые композиторы Ленинграда» она называлась. И, пока я не уехал, она даже использовалась в качестве учебного пособия в консерватории.
Так что какие-то основы писательского ремесла у меня были, книгу – рукопись мемуаров Шостаковича - мне удалось переправить, это был, конечно, очень сложный процесс, и, тем не менее, она сюда дошла, ее перевели на 20 с лишком языков, и общий тираж ее составил более полумиллиона экземпляров. Что для книги о серьезном и сложном современном композиторе было для того времени рекорд, по-моему, до сих пор не перекрытый.
Успех этой книги мне открыл дорогу в лучшие американские издательства. И с тех пор у меня там вышло еще 7 книг, причем, моя работа делится на два таких основных блока: с одной стороны – это разговоры с теми великими людьми, с которыми мне посчастливилось встретиться. И которые согласились со мной вести вот такие диалоги или разговоры, если мы вспомним разговоры Аккермана с Гете. Вот такие разговоры – диалоги для публикации; а с другой стороны – мои собственные книги.
Ну, мне невероятно повезло на замечательных собеседников, потому, что я выпустил книги разговоров с великим скрипачом Натаном Гельштейном; с русско-американским хореографом, который, может быть, является величайшим балетмейстером, величайшим хореографом всех времен и народов - Джоржем Баланчиным, он же Георгий Мелитонович Баланчивадзе.
И, конечно же, диалоги с Бродским, потому что, скажем, наиболее моей знаменитой книгой на Западе остаются записанные мной мемуары Шостаковича, а в России, конечно, самой моей популярной книгой являются вот эти вот «Диалоги с Бродским». До сих пор, если я встречаю, что называется, интеллигентного человека, то на 90% я могу сказать, что он эту книгу читал. Потому что она оказалась таким, ну я даже не знаю, таким чем-то вроде учебника жизни, для нового поколения.
Это удивительно, потому что книга непростая. И Бродский, как известно, был очень сложным человеком, а, тем не менее, значит, в ней что-то есть, какой-то духовный, эмоциональный витамин. Это на 150% заслуга Бродского, я просто оказался, как в случае с Шостаковичем и Баланчиным, в нужное время, в нужном месте, так бывает иногда. Вот это уже везение.
А другой блок – это мои собственные книги, первая из которых была «История и культура Санкт-Петербурга». Эта книга стала первой, если не считать той книжки о молодых композиторах Ленинграда – то был юношеский опыт. А вот эта толстая книга, которая вышла и в Америке, и в Европе, и в России - она была первая в своем роде. Потому что писали о литературе петербуржской, скажем, ну, о дворцах, об архитектуре, о том о сем, но такой цельной картины, где была бы и музыка, и балет, и живопись, и кино – все абсолютно – такой не было до выхода моей книги.
До сих пор, книга вышла здесь в 1995 году, а в России в 2002 году, до сих пор никто не решился сделать такую всеобъемлющую картину петербуржской культуры, и она пользуется там успехом, она даже по тиражам перекрыла Бродского, которая по популярности остается моим главным произведением.
А вслед за этим, я написал книгу «Шостакович и Сталин», где пытался разобраться в том, что же вышло там, - такая загадочная история между Шостаковичем и Сталиным, почему Сталин так любил и ненавидел Шостаковича и почему Шостакович так ненавидел Сталина.
И каждая из этих по-своему грандиозных личностей, была права/неправа – это очень, очень сложная запутанная история, я пытался разобраться в ней объективно, то, чего самому Шостаковичу и не нужно было делать, он не должен был быть объективным, а я попытался быть объективным и с помощью документов раскрыть подлинную картину их взаимодействия.
После этого выпустил книгу, которая называлась «История русской культуры ХХ века от Льва Толстого до Солженицина». Попытался вот этот иммигрантский свой опыт в нее парадоксальным образом внести, потому что в самой России говорить о культуре сейчас можно только, что называется, с «партийных» позиций.
То есть или ты слева говоришь, с либеральных позиций, или ты говоришь с националистических, таких консервативных позиций. И никак эти две стороны не могут найти общий язык, и даже обостряется между ними этот конфликт. А мне отсюда… Бродский любил говорить, что мы сидим здесь на вершине холма и видим оба его склона. И он говорил, что это, может быть, лучшая позиция - наблюдателя.
Мне отсюда хотелось создать такую объективную картину, в которой любовь к Бродскому не исключает любви к Солженицину, в которой любовь к Платонову не исключает любви к Шолохову. То, что в самой России сделать было невозможным.
И для меня самым большим комплементом было появление на эту книгу рецензии в «New York Times Book Review» человека, который написал очень проницательно, что для этой книги путеводной звездой являлся Иосиф Бродский, при том что, добавлял рецензент, я к Бродскому тоже попытался здесь подойти объективно, о нем там обильная глава.
И правильно, этого почему то и в России не заметили, вся книга эта, так же как и книга, которую я написал после этого «История русской культуры от протопопа Аввакума до Льва Толстого», то есть, как бы первый том к этому второму, она вся пропитана идеями Бродского, она пропитана его взглядами, обе эти книги являются отзвуками тех долгих бесед о русской культуре, которые мы с Бродским вели.
Например, он первым открыл мои глаза на существование такого поэта XVIII века Антиоха Кантимира. Он со мной говорил и о Баркове, и о Державине, и о Ломоносове, которого он обожал, а Баратынского я и до Бродского любил, и полностью разделяю мнение Бродского о том, что это, может быть, равновеликий Пушкину поэт.
Соломон, Вы написали книгу «Разговоры с Бродским». Это были разговоры в последние годы его жизни?
Мы разговаривали, буквально, до каких-то месяцев до его смерти.
То есть 96-й?
Разговоры эти шли много лет, с большими перерывами, конечно, но много лет.
То есть, после этого у Вас нет книги в этом жанре разговора. Нет собеседника?
Вы знаете, у меня есть какие-то заготовки, и есть записанные разговоры с живущими еще людьми, очень значительными фигурами, по поводу которых… У каждого овоща и фрукта свое время. Еще не пришло время эти книги публиковать.
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев