-->
Пятница, 29 Марта 2024
RUNYweb.com > > >

Оценить материал


Вставить в блог

Bookmark and Share

Кирилл Эрастович Гиацинтов - председатель дворянского собрания США

1 Ноября, 2010, Беседовал Геннадий Кацов

Кирилл Эрастович Гиацинтов в своем рабочем кабинете.

Кирилл Эрастович Гиацинтов в своем рабочем кабинете. 28 сентября 2010 г., Нью-Джерси. Фото © RUNYweb.com

Кирилл Эрастович Гиацинтов в ЭНЦИКЛОПЕДИИ РУССКОЙ АМЕРИКИ > > >
                                                         Спонсор интервью Эдвард Мермельштейн

Кирилл Эрастович, Вы - председатель Дворянского собрания здесь, в Соединенных Штатах. Расскажите о Вашей жизни: год рождения, место рождения, Ваша юность, переезд сюда, в Соединенные Штаты.
Я иногда шучу, говоря, что я потомственный иммигрант. Я происхожу из Гиацинтовых и Мартыновых, которые из России выехали в 1920-м году, и даже, может быть, в 1919-м году.
Дело в том, что я, как сын иммигрантов, родился  совсем на юге Франции, в Пиренеях. В маленьком местечке, которое называется Тараскон Тюаедж. Некоторые из вас, которые знают французские книги, скажут: «А, я знаю Тараскон, это откуда происходит Тартарен из Тараскона». 
Но я не Тартарен, я Кирилл Эрастович де Тараскон, который родился там, потому что в то время, в этом маленьком местечке в горах, недалеко от Андоры, установилась русская колония.
Почему, вы можете спросить, колония? Потому что до революции был в России француз, который имел там фабрику, по правде сказать, я не знаю какую. И когда состоялась революция, то у него эту фабрику отобрали и выгнали из страны, или он сам уехал. И вот, тогда он переселился на свою родину в Пиренеи и открыл там фабрику. Так как он хорошо знал русский, так как он жил в России до революции, он решил, что все эти иммигранты, которые приехали оттуда, наверное, будут очень хорошие рабочие. И вот он нанял всех бывших офицеров, адвокатов, писателей, музыкантов, пианистов и.т.д. Все они работали на этой фабрике, которая занималась изделиями в химической и метталлургической промышленности. Потому мой отец там жил, и моя мать там тоже была.


В двух словах, как они попали во Францию? В каком году они выехали из России?

Они приехали во Францию уже в 1927-м году, потому что отец мой был произведен в офицеры еще после училища в Петербурге, Николаевского училища. Он был произведен 24 июля 1914-го года, прошлого века. Его сразу же перевели воевать против немцев, против австрийцев, и он там на фронте провел приблизительно 3 года.
После этого началась революция. Было там востание одного полка, которое он помог успокоить. Ну и потом, когда Красная армия начала бушевать в России, он вошел в Белую армию Врангеля, и воевал долгое время в тех местах, в Украине, в Белоруссии и России.
Служил он на броневом поезде. Я недавно был в Петербурге, и услышал про этот поезд. Он очень знаменитый, о нем большая книга написана, я хотел бы эту книгу взять, но нигде копий нет, кроме как в Петербурге в музее.
Ну, вот, когда Белая армия проиграла войну, их эвакуировали через Крым в Турцию. Собственно говоря, не в Турцию, а в Константинополь, на острова, там, в Дарданелах. Когда мой отец со всеми своими военными, а он тогда уже был царский подполковник и в революцию был полковник, очутились на маленьких островах, где их всех держали вместе, через некоторое время офицеров решили перевести на один остров, а солдат на другой. Так как им там было очень несладко, и пищи было очень мало, французы сделали предложение русским офицерам, которые все были на одном острове: или вы все идете, как простые солдаты, в иностранный легион французский, мы вам будем платить 200 франков в месяц, или мы не можем вам дальше гарантировать ни пищу, ни еду, ни воду и.т.д.

Отец Эраст Николаевич Гиацинтов, мать Зоя Николаевна Мартынова и 6-ти месячный Кирюша.   Сентябрь 1930 г. Фото из архива К.Э. Гиацинтова
Отец Эраст Николаевич Гиацинтов, мать Зоя Николаевна Мартынова и 6-ти месячный Кирюша.
 Сентябрь 1930 г. Фото из архива К.Э. Гиацинтова

И вот, в те времена для офицеров, и может быть сегодня тоже, были обязательства: служба, честь, помогать своим солдатам, - офицеры тогда решили, что они войдут в иностранный легион, как самые простые солдаты. 

Ну, их взяли, привезли сначала в Бейрут. Там они служили, воевали в Сирии, в Ливане, а некоторых послали в Алжир и Марокко. Но это я точно не знаю. Отслужили они 4 года, и отец вышел из этой армии, из иностранного легиона. Как вы можете себе представить, службу он отслужил, но что же ему было дальше делать? Для офицеров работы было очень мало. Службы нигде не было.
В Чехии в те годы было целое движение, кажется, Нансенское. Они решили тогда каким-то образом помогать русским иммигрантам, интелигенции, которая выехала во время революции. И они сделали стипендии. Мой отец начал в Университете в Праге учиться.
Через несколько лет он получил диплом. Дипломированный инженер по химии. А мама моя, урожденная Мартынова... Если будет время, я потом расскажу вам дальше, как это дело было с Лермонтовым и Мартыновым.

Это как раз тот Мартынов, ее предок?

Тот Мартынов, да. Дело было в том, что они тогда поженились. Как все в те времена первой иммиграции русские, которые выехали из России, они считали, что никаким образом коммунизм своими манерами и жизнью не мог бы остаться на долгие годы.
Они все думали тогда, и я вам скажу, что это мысль всей русской иммиграции, что опять вернутся на родину, чтобы отчасти помочь перестроить Россию, ввести то, что называлось нормальной жизнью. Но, как вы знаете, этого не случилось. И мой отец, и моя мать тогда переехали во Францию, думая, что это недалеко от Родины. Когда им говорили – езжайте в Америку, они отвечали: зачем, мы через пару лет вернемся на Родину. Так что незачем в Америку ехать.
Кроме того, они говорили по-французски. Гиацинтовы дома в Петербурге и в Царском селе, где мой отец родился, говорили по-французски. Были гувернантки, которые по-французски говорили, и по-немецки, но более всего по-французски. По-английски – не особо.

Расскажите, кто Ваши дедушки, бабушки по Гиацинтовым и Мартыновым. И, конечно же, немного о том, что связано с Лермонтовым. Мартынов – Лермонтов.

Хорошо. Давайте, я вам покажу, это на стенке у меня висит. Фотография моего дедушки Гиацинтова, который был директор Императорских железных дорог.

Николай Егорович Гиацинтов. Фото из архива К.Э. Гиацинтова
Николай Егорович Гиацинтов. Фото из архива К.Э. Гиацинтова

Он учился в Москве и был тайный советник, как это называется: настоящий тайный советник.
Когда он ездил по России, это может быть тоже интересно зрителям узнать, такой очень официальный господин, то для него был вагон, когда он куда-то ездил. А его дети,  - он всегда говорил: «Вагон это для меня, а вы, если будете со мной ездить, то должны платить за билет в кассу».
Несмотря на то, что все говорили: папа, ты можешь бесплатно, никто не приходит никогда проверять, - он говорил: проверять – нет, но я должен вам купить билет.

То есть он был министр путей сообщения, можно так сказать?

Министр, может быть, не министр, но он был директором финансового отдела путей сообщений, так как он еще в Университете в Москве получил диплом сначала магистра, а потом докторский диплом по финансам.
Вот он, во время постройки в Сибири, заведовал всеми расписаниями, ценами и.т.д. Но потом, после войны, после революции, он жил в Югославии, потому что его пригласили помочь устроить железные дороги в Югославии. Они жили нищими, потому что у них ничего не было, ничего они с собой из России не взяли. Те истории, которые в советское время рассказывали, что эмигранты все выехали с бриллиантами, диамантами и золотом, я таких почти никого не знаю.

Как это случилось с Мартыновым, давайте я вам скоренько покажу. Вот эта фотография - семья Мартыновых. Было 3 сына и 2 девочки. Началась вся эта иерархия, если можно так сказать, с 1641-го года, когда первый Мартынов появился из Польши. А, наверное, до этого, я еще этого не разыскал, он происходил из Германии. Это, может быть, еще пару поколений до этого.

И, вот, когда я не так давно был в России, был в Пензе, где есть имение Мартыновское, разбитое, я его посещал. Я был приглашен в имение Лермонтова, которое осталось там еще недалеко, недалеко по русским фасонам, что значит 40 или 50 километров от имения Мартыновых. 

Семья Мартыновых. Фото из архива К.Э. Гиацинтова
Семья Мартыновых. Фото из архива К.Э. Гиацинтова

Как же это все случилось? Мартынов Николай, который дуелировал с Лермонтовым, служил вместе с Лермонтовым на Кавказе. Тогда, вы знаете, 1840-й год – была война Кавказская.

И этот Лермонтов приезжал, наверное, ему нравилось ездить в мартыновский дом. Я не знаю точно, но он ездил в мартыновское имение, потому что там было много молодых барышень. И, когда он возвращался в свой полк, мать Мартынова, которая, по рассказам моей семьи, его не очень любила, но считала, что он офицер, вместе работает, служит с ее сыном, она дала письмо. Вложила туда 500 рублей, и передала его Лермонтову, чтобы он передал его своему коллеге на фронте или на Кавказе. 

Фамильный герб семьи Мартыновых
Фамильный герб семьи Мартыновых. Фото © RUNYweb.com

И к этому, одна из дочерей Мартыновых в те времена тоже написала письмо, наверное, я думаю, жениху, или я не знаю кому, который служил там же на Кавказе. Написала письмо и тоже  передала Лермонтову, чтобы он передал его этому, кто он был, я не знаю.

А Лермонтов по дороге, оказавшись в офицерском кругу, прочел вслух за столом всем другим офицерам письмо этой барышни, и письмо мамы. Он эти 500 рублей положил назад и все передал, но когда брат этой молодой женщины узнал, что Лермонтов прочел ее любовное письмо в открытой форме, на открытом заседании, то он его вызвал на дуэль.

Таким образом это дело развилось. К сожалению, конечно, Лермонтов был очень талантливый человек, но стрелять он, по всей видимости, не умел так хорошо. С другой стороны, конечно, у него характер был такой, что он обижал людей. Не только нашего дальнейшего предка, но тоже, насколько я знаю, и других людей.

По этой версии, Мартынов вызвал на дуэль Лермонтова, поскольку Лермонтов надсмеялся над его сестрой?

Точно.

Давайте теперь вернемся в Париж. Итак, Ваши родители приезжают не в Париж, а во Францию.
В 1927 году родители приехали во Францию. Как всегда, вокруг них была церковь, был священник, был хор, была музыка. И жили в таком кругу во Франции, который был, в принципе, русская иммиграция.


А где они встретились, Ваши папа и мама? Где познакомились? Уже во Франции?
Нет, в Университете в Чехии, там они познакомились. Я могу сказать, раз Вы спрашиваете, мой отец был сначала, первый раз, в 1917-м году женат на Софье Владимировне Гиацинтовой. Она была его кузиной, прямой. Их дедушки были оба братья. Они всегда очень мирно жили, гуляли, и наконец-то, в 1917-м году во время революции, они поженились в Москве.

София Владимировна и Эраст Николаевич Гиацинтовы. Сентябрь 1917 г., Москва (ЛАКГ). Фото из архива К.Э. Гиацинтова
София Владимировна и Эраст Николаевич Гиацинтовы. Сентябрь 1917 г., Москва (ЛАКГ). Фото из архива К.Э. Гиацинтова

Но потом получилось так, что отец, конечно, вернуться в Советский Союз не мог, а Софья Владимировна, с другой стороны, тоже не могла выехать и бросить театр, и бросить ее жизнь, и бросить все, что ей было приятно. Они долгое время не слышали друг о друге. Когда я, наконец-то, в 1966-м году попал в Москву, я ее навестил. Она была очень знаменитая актриса, она меня приглашала на чай в ее квартире, в Москве. И мы с ней часто разговаривали. И тогда она написала пару писем отцу, отец ей ответил.
Одним словом, они развелись, конечно, но они всегда до их смерти…

То есть, волею судеб, она могла бы быть Вашей матерью?
Могла бы быть. Вот она тут, видите, когда они, кажется, поженились, или замуж вышли, - вот это ее фотография. Но это другое дело.
Мы жили во Франции, я рос, ходил в школу. Я помню, что дома я только по-русски говорил, потому что родители абсолютно требовали, чтобы только по-русски. Когда я вышел на улицу, и надо было идти в школу и говорить по-французски, потому что там русских так много не было. И мне мама рассказывала, что когда мне было 2,5-3 года, я только начал говорить, она вспоманает, что во Франции, в Тарасконе, я сидел на ступеньках у школы или в детском саду, и показывал мальчику русский флаг, потому что мы росли всегда с бело-сине-красным флагом, с царским орлом и.т.д. 
И она мне рассказывала, что когда я с этим мальчиком говорил, то я еще названия красок по-французски не знал. Я мешал оба языка: sa cela белый, sa cela синий, sa cela красный, потому что в 3 года я еще по-французски не говорил.
Потом мы переехали в город Альби. Альби – это на юге Франции тоже, и это место знаменито тем, что там были катары, которые воевали в 13-м веке с папами. Я не знаю, как по-русски папы называются?

Папы - с Ватиканом, то есть с католичеством.
Да, но очень такое заядлое католичество. Потом в 1939 году началась новая война. Как раз едва мои родители начали отходить от одной революции, переезда в Чехию, из Чехии во Францию, и начали, наконец-то, более приятно жить.
Отец тогда заведовал лабораторией на вискозной фабрике, которая делала искусственный шелк.
И едва дела пошли на поправку, началась в 1939-м году война. Сначала это на нас не отразилось, потому что немцы в 1940-м году заняли только север Франции. Потом осенью, я точно не могу Вам сказать, Германия заняла всю Францию. И в том момент, как немецкая оккупация началась, в том момент, поверьте мне, на юге Франции пропало вино. Это казалось невероятным, потому что там вино растет повсюду, росло тогда повсюду и до сих пор растет.
Потом хлеба стало не хватать, потом пища стала очень паршивая. И в один день нас взяли. Пришла Жанна-Мари (очевидно, жандармерия – редактор), у нас тогда уже был домик при фабрике, и сказали: «Вам надо проверить ваши бумаги».
Okay. Еще я хочу тут прибавить, что родители никогда не хотели принимать другого подданства, потому что отец и мать всегда говорили: «Мы давали присягу России и царю, и мы не меняемся».
Ну, okay, нас пригласили в жандармерию, мне было тогда 11 лет, вроде, или, может  быть, 12. Наверное, 12. Пригласили нас в жандармерию, с нами начали разговаривать. Не со мной, но с родителями.
Прошел день, и они сказали: «Мы вас отпустим домой, но все мужчины в такой-то день должны появиться на вокзале и поехать в Германию на работу». Почему? Потому что Франция и тогдашняя гитлеровская Германия подписали контракт, который каким-то образом был сделан для того, чтобы обменять рабочую силу из Франции на пленных, которые были взяты во время революции в Германии, ну, или во Франции.
Они нас сначала отвезли в лагерь… Я немножко неправильно сказал. Сначала они нас допрашивали, родителей допрашивали, потом повезли в такой концентрационный лагерь, где мы, мне кажется, две, может быть, три недели провели.
И тут немцы или французы, собственно говоря, французы, потому что немцев там не было, делили людей. С одной стороны, евреев отбирали, потом отбирали нас, иностранцев, потому что у нас не было французского подданства. Затем французов, кого они хотели себе оставить или нет.
И вот из этой истории потом вышло то, что отец и все мужчины русские, которые с ним вместе работали на фабрике, были приглашены поехать в Германию. Ну, в Германию их отвезли, собственно говоря, в город Линц, который на Дунае находится. Там их поставили работать.
Мы жили там. Мы с мамой и братом Николаем, который сегодня декан в Университете – New York University, мы остались с мамой на произвол судьбы, потому что денег не было.
И я вот с тех пор, с 12-ти лет, начал на велосипеде ездить ко всяким фермерам, чтобы поменять одеяло на 2 булки хлеба, или, я не знаю, посуду на сало, или что-нибудь такое, чтобы выжить. Потому что ночью и днем ездить взрослым на велосипеде было не особенно полезно, их могли очень легко арестовать. А мне, мальчишке, было 12 лет. Я садился, ездил туда-сюда и торговал. Начал свою жизнь с торговли.
Через некоторое время моя мама решила, что мы будем тут умирать все равно, во Франции. Она тогда добровольно попросилась поехать в Германию, и мы тогда втроем: она, брат и я, переехали. Нас перевезли как рабочую силу, но нас взяли в этот город Линц, на фабрику, которая делала удобрения. Хотя, не делала еще, строили ее, чтобы она делала удобрения. И нас посадили в лагерь, но мы, к счастью, были в лагере для западных иностранцев, а около нас был лагерь «остов», и все ходили с нашивкой OST, или с нашивкой P.

Что это означало – Р?

Р – это Польша, а OST – это все, которые были из Советского Союза. Еврейского лагеря около нас не было, потому что недалеко был Маунтхаузен, так что там были, наверное, евреи. Нашу комнату, одно время, осматривали, гестапо приходило. Они все искали радио.
Мы видели тоже, особенно мой отец, как плохо относились к ОСТам и к полякам. Я опять говорю, что, так как мы были с Запада, то немцы с нами немного лучше обращались.


А мой отец не мог переваривать это отношение лагерное с другими русскими, и он поднимал всегда скандал со своим шефом, который был, правда, партиец, но хороший человек, австриец. И, когда он поднимал этот шум, мол, как это так с людьми обращаются, бьют, есть не дают, то через пару дней его арестовывали. Ну, а этот доктор, Функе, который был его шеф, и который имел какую-то, я не знаю, власть в этом деле, он тогда ходил в это гестапо и выручал отца. 
Два-три раза, потому что, говорит, без него фабрика останавливается, хотя это была неправда. А потом отцу говорил: «Перестаньте, наконец-то, ругаться с лагерным комитетом».
Потом кончилась война, 1945-й год. Мы остались в Австрии. Еще интересно то, что северная часть Линца была советской зоной, хотя американцы оттуда пришли, но по договору Сталина, Черчилля и Рузвельта эта часть была передана русской армии. Еще в 1947-м году Советская власть имела возможность переезжать через мост в западную зону, потому что они были союзники.
И они приезжали и похищали бывших русских офицеров. Ночью или днем, как они могли. И потом они их перевозили на советскую сторону, и там они их вешали в казарме, потому что там были советские казармы.
И моего отца они тоже один раз ухватили. У него не хватало глаза, он потерял глаз на фабрике, еще во Франции. Усики были белые, вроде как у меня. Единственная работа, которую он мог иметь – он писал паспорта на 4-х языках: по-русски, по-французски, по-английски, по-немецки для всех тех, кому нужны были паспорта. Но в 1945-м году, когда война кончилась, почти ни у кого ничего не было. Никаких бумаг ни у кого не оставалось.
Ну, он писал эти паспорта. Когда его захотели похитить, он был после работы в баре, стаканчик вина выпил. Он вышел и тут, как раз, идет патруль: английский жандарм и американский MP, а его ведут, так за плечо держат два человека, ведут его к машине. Ну, патруль смотрит и спрашивает: «Что случилось с господином Гиацинтовым»?
Они говорят: «Он пьяный». Эти двое, которые его несли.
Патруль, который знает, что отец там работал, писал паспорта, они говорят: «А вот, странно, мы никогда его пьяным не видели».
И те бросили его сразу на тротуаре, впрыгнули в машину и поехали в советскую зону.

Они что, его ударили? Он был без сознания?

Нет, они в бокал что-то налили, когда он был в этом ресторане. Вино, которое его усыпило.

То есть, они за ним следили?

Они знали всех, кто был старыми офицерамию Они хотели всех, одного за другим…

Как они узнавали? Там сеть какая-то была осведомителей, которая знала кто есть кто?
Это я не знаю, никак не могу Вам сказать. Ну, потому что тогда там было много русских, и новых русских, но не новых сегодняшнего года, а в те времена, которые остались после войны на Западе. Одни были бывшие пленные, другие - сбежавшие вместе с немцами. Одним словом, тогда уже было много новых русских.
Тогда я начал первый раз, в 1945-м году, говорить со взрослыми, которых я не знал, которые говорили по-русски. А до этого – только с родителями и их друзьями. А как советские знали, не могу Вам сказать. Была русская церковь, как всегда русские вокруг, но там кто-то был, который знал, кто и что…

Осведомитель какой-то?

Наверняка. Я даже не думал никогда, как они знают. Мы думали, что они всегда все знали.
После этого случая отец решил, что нам надо убирать ноги из Европы, потому что во Франции тоже была коммунистическая система, более-менее. И тогда мы подали запрос – ехать в Америку.
Вы знаете, почти шутка, но это правда, - когда нам сделали интервью семейное, чтобы ехать в Америку, то нам сказали: «Вы знаете, мы не можем вас взять в Америку. Почему? Потому, что Сталин наш союзник, а вы знаменитый антикоммунист. Как мы можем вас взять?»
В 1949-м году началась война с Кореей, где участвовали китайцы и советский аэрофлот. Тут дела переменились. Тут те же люди, которые иммиграцией занимались, наверное, посчитали: три сына – это три солдата, которых можно взять в Америку.

У Вас третий брат появился?
Третий брат появился там еще. И, таким образом, мы в 1951-м году поехали в Америку. Сначала мы должны были 1,5 или 2 года провести в Австрии, потому что мой средний  брат заболел туберкулезом, из-за недостаточной пищи, состояния жизни и.т.д. Но он там выздоровел, выжил, до сих пор живет, и мы отправились в Америку. С 1952-го года, с января, мы приехали в город Сиракузы. Сиракузы – это на северо-западе от Нью-Йорк Сити. И мы приехали, у нас было ровно 7,5 долларов.

На всю семью?
На всю семью. Нас приютили другие русские, которые узнали из русской газеты в Нью-Йорке, что приезжает Эраст Николаевич. Они прислали телеграмму, тогда e-mail не было, прислали телеграмму в Нью-Йорк, на вокзал. Нас отправили бы в те времена, наверное, на толстовскую ферму.
И, значит, пришла телеграмма, которую передали отцу: «Приезжайте в Сиракузы, мы очень рады Вас принять, мы тут живем уже два года, приезжайте сюда.»
Мы с отцом подумали: как так в Сиракузы? Это в Сицилии.
Мы только утром приехали из Европы, в Сицилию мы не собираемся ехать. Но нам сказали: «Сиракузы - это 6 часов поездом. Мы вас посадим на поезд, там вас встретят». ОК.
Мы в 3 часа утра приехали на вокзал. Там стояли русские семьи, которые очень порадовались, что отец и мать были тут. И нас разделили: отец и я в одну семью на диване, а моя мама и два брата - в другую семью.
Через день или два мы с отцом начали искать работу. Я часто рассказываю, как это было, потому что жили на 7,5 долларов – автобус стоил 10 центов, так что если бы мы ездили с одного конца города на другой, то это бы стоило 40 центов.
Мы ходили пешком. Мы пешком ходили, ходили, но не так долго. Довольно быстро, поскольку мне был 21 год, я получил работу на фабрике. Начал работать, и я помню, с большим восторгом получил первую свою недельную плату - 45 долларов.
Мы стали богатыми. Потом сняли квартиру, которая стоила 100 долларов в месяц. Отец ходил и не мог найти никак работу. Ему было 55 лет. А в Америке никто не хочет взять вас на работу, на службу, если вы постарше, потому что у вас нет страховки, которая платится до этого.
Отец пошел мыть посуду в ресторанах, кастрюли и.т.д. Мать пошла дома чистить. Так что те иммигранты, которые сейчас приезжают в Америку, или уже с миллиардами, которые они держат в Монте-Карло и.т.д., они приезжают сюда и жалуются: «Как так, почему для меня нет профессиональной работы?»
Я могу сказать, что в иммиграции надо лучше держать язык за зубами и работать. И тогда вы можете что-то создать и сделать.
Я работал некоторое время на фабрике, потом меня произвели на лучшее место. Мама через 2 года стала опять профессором в университете, преподавала русский язык. Отец, правда, не очень легко, но работал. Я его устроил на фабрику, когда меня взяли в армию.
Тут опять же знакомство. Я знал шефа. Шефу я рассказал, что надо отца как-то пристроить. Отца взяли на мое место, так как меня мобилизовали – еще была корейская война.
Я прослужил 4 месяца в пехоте, ожидая, что меня вышлют наверняка. Всем обещали, что нас пошлют в резервный батальон или реджимент, полк, чтобы ехать в Корею. Нас выстроили после четырех месяцев, начали вызывать, вызывали все имена, дошли до Гиацинтова, перескочили. Потом, как это бывает в армии – шаг вперед – все сделали шаг вперед: 7 дней отдыха, а потом Washington State forty four regiment в Корею.
Осталось человек 20. Следующие – опять шаг вперед, опять перескочили Гиацинтова: неделя отпуска, потом на Аляску.
Осталось на этом большом поле 9 человек. Я думаю, куда же они нас пошлют? Корея, Аляска, что же еще хуже может быть?

Космос?

Наши имена, всех 9-ти  человек прочли и сказали: «А вам 7 дней, и вы езжайте в Европу, в Германию». Так что я попал в Германию и там служил уже не в пехоте, а в construction engineering, которые строят мосты, дороги.

Строители?

Строители. Ну, я там провел 1,5 года, в принципе. И так как мы были во французской зоне, мне было очень хорошо. Я служил сначала чертежником, а потом, как узнали, что я говорю по-французски, по-немецки, по-русски, то я почти все время провел как переводчик. Переводил, когда там генералы, полковники, сенаторы, или другие люди приезжали нас навещать.
После этого, в 1955-м году, я отслужил свои 2 года, и пошел в университет, в Сиракузы. Я получил диплом инженера - chemical engineering, и получил через некоторое время докторат по physical chemistry, со специализацией на полимерах. Почему полимеры? Я не знаю, в России эта картина известна, но был такой, Дастин Хофман, который участвовал в картине, знаменитой с тех пор. Она называлась «The Graduate». И в этой картине Хофман, который только что окончил университет, сидит со своим дядей, а дядя ему говорит: «Я могу только один дать тебе совет: plastic. Пластмассы».


Тогда как раз разрабатывались пластмассы. Я, и мой брат тоже, мы окончили университет. У нас была специализация: я по кинетике пластмасс разных, а он по реакции – немножко иначе, но то же самое.
Я пошел работать, приехал сюда. С моим PhD тогда, я мог получить столько работы, сколько хотел. Только шесть человек закончили в тот же год, как и я, эту специальность, и мы были нарасхват. Но ехать в West Virginia или Idaho, или еще куда-нибудь, было не очень соблазнительно, потому что я все-таки космополит, конечно.

В деревню ехать не хотелось? В глушь, в Саратов.

Так получилось, что я приехал сюда, в Нью-Джерси. Тут много всяких иностранцев, и я с тех пор, с 1962-го года, тут живу.
Надо сказать, что еще дальше случилось. Первый раз меня пригласили, вернее, я устроил, чтобы меня пригласили вместе с компанией «Селониз», в которой я в те времена работал.

Селониз?

Селониз, это волокно. Почти такая же большая компания, как Дупан, только Дупан был номер 1, а Селониз был номер 2. Я так устроил, что мы занимались научной работой, я тогда еще был научный работник. Нас пригласили приехать в Москву, по приглашению Госкомитета по науке и технике. Я тогда первый раз рискнул поехать в Советский Союз.

Страшно было?

Было страшно. В самолет садился и надеялся, что через неделю я сюда опять прилечу.
Если ничего не подсыпят в баре.
Я был американец. Я приехал с большой делегацией, - 6 американцев.

Это при Хрущеве было, или при Брежневе? Какой год?

1966-й. Брежнев уже был. Ну, и нас принимали, как вы знаете, в те времена. Было смешно: я сейчас езжу в Москву – не пройти, не проехать, а тогда за нами прислали «Чайки» и «ЗиЛы», и с аэродрома по средней колее, за 15 минут до «Националя» на Красной площади.
И один обед был устроен на Ленинском проспекте, в Доме Ученых – Академии Наук. И меня, как единственного, кто по-русски говорил, посадили рядом с…, я не помню фамилии, с главным академиком Большой Академии в России.
Он на меня посмотрел, говорит: «Вы по-русски говорите?»
Я отвечаю: «Да, некоторые пару слов».
Он мне говорит: «А где Вы так научились по-русски говорить»?
Я говорю: «Во Франции». 
«А как же так, во Франции»?
Я говорю: «Дома, где я родился, меня родители заставляли всегда говорить по-русски, так и научился».
Тогда он говорит: «У Вас очень чистый остался язык, которого у нас в России больше нет».
Может, он сказал «в Союзе», я точно не помню.
Я ему говорю: «Как так, это вот один язык, который я знаю, который я употребляю».
И он мне говорит: «Да, но за эти годы со времени революции язык переменился, люди иначе говорят. И мне очень приятно с Вами говорить, потому что Вы говорите по старому фасону».
Потом меня повели в госпиталь, во Внуково, аэропорт. Я посмотрел, и  решил, что в Советском Союзе, откуда мои родители происходили и я тоже, нужно, собственно говоря, было все: от всякого лекарства, от всякого инструмента для каждого человека в те времена, потому что ничего не было.
Мне показали этот Emergence Room. Я перекрестился и сказал, что надеюсь, что я тут никогда не заболею, потому что там было – это было абсолютно недостойно. И вообще, для такой большой страны, да еще в аэропорту.
И я тогда в 1970-м году создал мою компанию, вот эту «DRG International, Inс». Сначала был консультантом для фирм, которые были заинтересованы вывезти свою продукцию в Европу, даже в Советский Союз. В 1973-м году, когда я был еще далеко-далеко, всего не знал и не осознавал, мне удалось устроить выставку американского медицинского оборудования, первую в мире, в Советском Союзе, в Москве. Записались 29 компаний. В те времена ехать в Москву было, как ехать на темную сторону Луны. В Америке никто о Советском Союзе не знал, только слышали, что, наверное, там медведи ходят по улице.

И все на балалайках играют?

И водку пьют.

И спутник запускают каждый день.

Это было в 1973-м, уже спутник в те времена запустили. Ну, эти компании, всего было 29 компаний, приехали, а я до этого, с большим трудом договорился с … Как их звали, была такая организация, которая занималась иностранными делами, забыл, как называлась.

Импортная?

Импорт, да, но они все называются «Импорт-экспорт». Одним словом, я договорился с ними, что они сразу купят все, что привезут. И, правда, они все купили. Мы на этом ничего не заработали, но свои затраты вернули.
Потом я возвратился сюда. Один хороший день был, мне говорят: «Вам звонят из Белого Дома – White House».
У нас тут в Нью-Джерси есть городок, который называется White House. Я говорю: «ОК, это какой White House, в Нью-Джерси»?
Мне говорят: «Нет в Вашингтоне».
Я поднимаю трубку: «Что такое Вы хотите?»
Они говорят: «Ваше имя было подано на кандидатуру DPT Assistant Secretary of Commerce. Это вице-министр такой. Вы должны быть директором бюро «East-West Way».
Я говорю: «Хорошо, но в понедельник я уезжаю в Румынию.» Это была пятница. Они говорят: «А когда Вы вернетесь?»
«Через 6 недель,» - отвечаю.
«Ну это очень долго, мы должны решить до этого. А Вы не можете прилететь завтра в Вашингтон?»
Так как меня до этого никто не приглашал в Белый Дом, и с тех пор – тоже нет, то я решил, что надо полететь. Там со мной провели интервью. Я уехал в Румынию, в Болгарию. И когда вернулся, мне сказали: «ОК, Вы прошли Security квалификацию, и вас назначили на эту должность в Вашингтоне.»
Мне дали громадный офис, большие флаги и, самое главное, parking place недалеко от Белого Дома.



То есть, Вы занялись коммерцией, торговлей между Востоком и Западом? Восток – это была только Россия, или вся Восточная Европа?

Нет, это все было: East Germany, все с разу, до Китая. Большая группа людей, которые мне подчинялись. Мне, значит, сказали: «Вот, Вы теперь шеф, теперь распоряжайтесь, смотрите, что бы это действовало». Ну, я взялся за это с большим интересом.

Это происходило во времена Никсона?

Да, да, Никсон меня назначил. Те, кто меня назначили в Белом Доме, говорят: «Ваша служба гарантирована на 2 года, 4 месяца и 8 дней, пока Никсон президент – no problem». Ну, я подумал, подумал, и опять пошел к ним. Я говорю: «Слушайте, такая ситуация, на него всех собак гонят, сможет ли он удержаться?»
«Не беспокойтесь, Ваши - 2 года и 4 месяца…»
«А что, если импичмент президента»?
«Нет, не беспокойтесь, Ваши – 2 года и ни на день меньше».
Я тогда: «А если он сам уйдет?»
«Нет, нет, не беспокойтесь».
Все в Сенате, в Конгрессе просят: сделайте то, сделайте это, наймите этого, наймите того…
Как-то один раз мне прислали генерала, мол, у меня есть место директора, возьмите этого генерала. Ну, я с ним поговорил. Он очень милый человек, летал в Корею, воевал во время Второй Мировой войны, летчик.
Я говорю: «А что Вы знаете по маркетингу»?
Он: «Ничего».
Я тогда звоню этому сенатору и говорю: «Я много не знаю в маркетинге, и он ничего не знает, так как мы будем это дело продолжать?»
Сенатор говорит: «Не беспокойтесь, у Вас нет никаких проблем».
Еще надо было снять квартиру, а потом я летал в уикенд домой. Там сидит жена, два ребенка. Мне тоже надо было поставить мою компанию в такое непростое положение: мне надо было отписаться, что я ничего не буду про компанию знать, что я передам ее другим. Я обдумал это чушь, - что я буду там делать, работать в Вашингтоне, пользы ведь не принесу. И я в июне-июле пришел назад и сказал, что с понедельника я не хочу дальше служить.

Вы увольняетесь?

Я увольняюсь. Ну, как так?
Меня потом в газете назвали «Царь на неделю».
Одним словом, было всякое такое. Но дело в том, что меня спрашивали: «А что Вы будете дальше делать»?
 Я говорю: «Не знаю, но у меня достаточно возможностей, и кто-то меня возьмет». И однажды я делал консультацию для компании «Avon», которую Вы, может быть, знаете. И представитель Avon, с которым я тогда работал, мне предложил стать директором по экспорту – по всему миру. Я говорю, что я весь мир не знаю. Он отвечает, что не важно: «Мы Вас пошлем по всему миру. Вы посмотрите, приедете и сделаете report».
Я сделал report, и тогда он предложил мне эту работу. И я стал консультантом у Avon, и директором у Avon, и, в то же самое время, остался президентом моей компании.

В двух словах о дворянском собрании. Как Вы стали президентом?

Дворянское собрание в Америке создано было в 1937-м году, уже довольно давно. Оно состоит из людей, которые могут доказать, что в 1917-м году, когда была революция, их имя, фамилии были записаны в дворянских архивах. В разных, где это надо было держать.
Нас не так уж много, и, конечно, со временем становится все меньше и меньше. У нас члены кто? Урусов, Оболенский, Голицын, и многие другие, очень знаменитые имена, и такие, менее блестящие звезды, как Гиацинтовы. Так как, Гиацинтовы тоже были дворяне с 1621-го года. И наша организация занимается главным образом тем, что мы стараемся удержать старые обычаи, которые тоже отчасти помогают бедным и старым, и больным, и, конечно детям, которые живут в приютных домах.

Насколько велико дворянское собрание здесь, в Соединенных Штатах?

Ну, в Америке нас  немножко больше 100 человек сейчас, участников. Мы помогаем, каждый год у нас бал. В мае месяце в будущем году, вы приходите со своей телевизией на бал, он будет 13-го мая. Бал, который собирает деньги, очень веселый – люди любят приходить. Он состоится на пятой авеню.

Ваши дети говорят по-русски? Ведь родители Вам передали русский язык?

Мои дети еще говорят по-русски, правда с акцентом, и пишут. Я, например, пишу с ошибками, но они - нет, потому что они научились, как раз вот в русской церкви, на 5-той авеню в Нью-Йорке. А что самое удивительное, у моей дочки – 3 сына, и эти  сыновья тоже говорят по-русски и пишут. Потому что моя дочь нанимает всегда гувернантку, ну не гувернантку, а помощь такую – леди, которая у нее работает. Она из России. И как они выросли, они по-русски тоже говорят, правда, говорят немного с акцентом, но говорят. Сознают. Так что эту часть мне удалось вытянуть.
А мой сын, который 20 лет провел в американской армии, вертолетчиком, был и в Иране, и в Афганистане, и в Корее, –  он женился на американской итальянке, потом они развелись, но их дочь по-русски не говорит. Ее звать Наташа, но она ничего с русскими не имеет общего.

Вы верите в счастливое будущее России? Я понимаю, что Вы переживаете за Россию всем сердцем и душой.

Вы знаете, я думаю, что в России много умных людей. Конечно, я тоже немного был удивлен тем, что когда началась перестройка, в 1985-м году, с Горбачевым. А потом, в 1991-м году, я думал, что 5 лет будет нужно для перемены. А теперь я думаю, что вот эти 25 лет прошли – это только начало.
Но я, в принципе, уверен: есть люди, есть мозги, есть возможности. И я думаю, что Россия через некоторое время встанет опять на ноги.

Кирилл Эрастович Гиацинтов с супругой Илке.
Кирилл Эрастович Гиацинтов с супругой Илке. Фото © RUNYweb.com


© RUNYweb.com

Просмотров: 14929

Вставить в блог

Оценить материал

Отправить другу



Добавить комментарий

Введите символы, изображенные на картинке в поле слева.
 

0 комментариев

И Н Т Е Р В Ь Ю

НАЙТИ ДОКТОРА