Слово правды: Наталия Тарасова-Монахиня Александра
3 Ноября, 2014, сестра Татиана (Спектор)
Наталия Тарасова (Монахиня Александра) долгие годы была главным редактором литературно-общественного журнала Грани, выходившего в Германии.
Во время холодной войны культурная жизнь СССР оставалась за железным занавесом, и европейский читатель мог получать о ней только разрозненные сведения из небольшого числа изданий, которые специализировались на странах социализма. Одним из таких источников был журнал Osteuropa, который выходил на немецком языке в Берлине. Об Александре Солженицыне многие европейцы узнали, например, из статьи «Вхождение Солженицына в советскую литературу и дискуссия о нём», вышедшей в 1965 году за подписью Барбара Боде. Под этим именем публиковала тогда в Osteuropa критические и обзорные статьи о советской литературе Наталия Тарасова, главный редактор другого журнала, выходившего в Германии в эти годы – литературно-общественного журнала Грани.
Основатель журнала Грани, Евгений Романович Романов, писал в 1986 году: «Наталия Борисовна Тарасова редактировала Грани двадцать лет, а до этого десять лет работала в редакции. Грани связаны с её именем больше, чем с любым другим. Период расцвета Граней, важнейший этап развития журнала, - это время её редакторской работы».
Расцвет Граней Романов относит к 1962-82 годам, когда журнал выходил во Франкфурте-на-Майне и давал обширную картину советской и русской зарубежной культурной жизни. Тарасова ухитрялась добывать тогда из-за железного занавеса и публиковать в своём журнале новинки литературы эпохи оттепели: Александра Солженицына, Юрия Нагибина, Булата Окуджаву, Беллу Ахмадулину, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко... Кроме того, она печатала произведения советских авторов, которые не могли быть опубликованы в СССР (иногда без подписи или под псевдонимом): Николая Бокова, Владимира Войновича, Василия Гроссмана, Бориса и Аркадия Стругацких, Варлама Шаламова, Иосифа Бродского, Наталии Горбаневской ... Наконец, Грани публиковали не только советских авторов , но и представителей нескольких поколений русской эмиграции: Алексея Ремизова, Ивана Бунина, Бориса Зайцева, Юрия Терапиано, Дмитрия Кленовского, Ивана Елагина, Наума Коржавина, Василия Бетаки, Владимира Максимова...
Во времена Тарасовой, то есть со второй половины 1950-х, журнал активно занимался созданием и расширением читательской аудитории в СССР, куда нелегально отправлялись две трети тиража (около 2 тысяч копий). И всё больше рукописей стало приходить в Грани из СССР – примерно полторы тысячи рукописей было вывезено в годы холодной войны. Рукописи возвращались в Россию печатными текстами – «тамиздатом», причём не только на страницах журнала, но и в отдельных оттисках и брошюрах.
Так небольшой журнал, который издавался на плохой бумаге, в дешёвых обложках, сделался живым источником взаимодействия эмигрантской и советской культуры, стал орудием борьбы за возрождение русской культуры в СССР. О том, как принимали тогда журнал советские интеллигенты, написал Булат Окуджава: «В 50-ые годы попал мне в руки этот маленький запретный плод, и жизнь моя перевернулась. Я стал учиться по-новому мыслить, я начал с горечью понимать, что я раб, а надо быть Человеком. Этот маленький журнал постепенно стал средством борьбы. Да, это была борьба, но не только с советской властью, а за излечение наших душ и нашего сознания…». До сих пор русские интеллигенты с благодарностью вспоминают Грани, имея в виду многолетнюю борьбу журнала за возрождение культурного самосознания русского народа. Немалую роль в этой борьбе сыграла Наталия Тарасова.
Киев
Наталия Борисовна Жук (1921-2005, Тарасова – её фамилия в первом браке) родилась в Киеве, в семье профессора Киевского археологического института. В 1930-е годы Борис Касьянович Жук (1878-1960) преподавал в Киевском университете и читал лекции по прикладному искусству во многих музеях Украины. Термин «прикладное искусство» он понимал широко и говорил не столько о народных вышивках, сколько об архитектуре церковных зданий, иконах, церковном облачении и богослужебных книгах, причём не только говорил, но и собирал эти предметы и помещал их в музейные хранилища – в 1930-е!
Несмотря на то, что отец занимался архитектурой и убранством церквей, Наталия религией не интересовалась, а была типичной советской девушкой-комсомолкой, студенткой биологического факультета Киевского университета. В Киево-Печерской лавре она побывала впервые незадолго до разрушения древнерусской святыни чекистами в сентябре 1941 года, и это при том, что её отец в 1937-38 годах работал в Лавре и спас от уничтожения властями 580 старинных икон. В начале Второй мировой войны Борис Касьянович знал, что советские спецслужбы сначала подожгли Крещатик, а потом взорвали Успенский собор Киево-Печерской лавры. Он был одним из тех, кто сообщил о том, что Успенский собор заминирован, и тем предотвратил гибель многих людей, которые намеревались прийти в Собор на торжественный молебен – взрыв произошёл как раз в тот час, на какой было назначено богослужение. Ясно, что известие о скором вступлении в Киев советской армии в 1943 не обрадовало Жука, и он стал готовить семью к уходу с немецкими войсками. Наталию, которая не хотела уезжать, он убедил вопросом: «Ты хочешь увидеть, как они меня повесят?»
Ди-пи
Елена Сергеевна Редлих (Тарасова), дочь Наталии Борисовны, вспоминает: «Мама бежала с родителями в 1943 из Киева. Она тогда была студенткой, главный предмет - орнитология. Через Варшаву и Прагу она попала в Вену и там продолжала учебу. Но когда американцы стали выдавать русских беженцев, мама подделала документы и переехала с бабушкой и дедушкой в Иннсбрук. После этого она не смогла больше продолжать учёбу, так как данные в документах расходились. В Иннсбруке она познакомилась с моим отцом, вышла в 1946 за него замуж и переехала в Мюнхен. Папа был активным членом НТС (его родители - дедушка был белым офицером - покинули Россию еще в 1921 или 1922 через Константинополь и потом жили в Праге)».
В Германии Тарасовы оказались среди перемещённых лиц, ди-пи, и вели нищенскую, голодную, скитальческую послевоенную жизнь беженцев в бараках по разным временным лагерям, с постоянной угрозой насильственной репатриации в Советский Союз, без всяких перспектив на будущее. В эти годы Наталия Борисовна обратилась к вере и Церкви.
Репатриация
Воцерковление Тарасовой в Германии – совершенно обоснованный и типичный для того времени и той среды поступок. Спасаясь от насильственной репатриации, бесправные русские беженцы, или, как их называли в Синоде Русской Зарубежной Церкви, «православные безподданные», прибегали к защите Церкви. «При массовых выдачах в лагерях ... священники с крестом в руках вставали впереди своей паствы. Они стояли перед британскими танками или солдатами американской военной полиции, беззащитные, но уповавшие на милость Божию. Многие священники были избиты, кто-то был насильно взят и увезён в СССР». Русские беженские общины старались зарегистрироваться у оккупационных властей как православные, поскольку те, кто называл себя просто русскими, относились к советским гражданам и должны были быть возвращены в СССР.
В 1940е-50-е в Советский Союз не пожелали вернуться сотни тысяч советских людей: военнопленные, ост-арбайтеры и беженцы. По советским официальным данным, после Второй мировой войны в Европе осталось 130 тысяч бывших советских подданных, по оценкам экспертов – от 300 до 500 тысяч.
К маю 1945 года в Германии и оккупированных ею странах находилось более 5 миллионов перемещённых из СССР лиц. «Разве это можно назвать эмиграцией в сегодняшнем понимании? Это был ИСХОД, не в сорок четвёртом или сорок третьем начавшийся, а ещё в сорок первом, во всех этих бесчисленных и бессмысленных ‘’котлах’’и ’’окружениях’’. В конце войны уходили не гордые одиночки, не эксплуататорские сословия, не высокообразованный интеллигентский орден – уходило НАСЕЛЕНИЕ, уходило в буквальном смысле – пешком и за обозами...»
Если бы после войны в Европе остались все желающие, то число невозвращенцев было бы большим, возможно, в десятки раз, но 11 февраля 1945 года главы трёх держав Антигитлеровской коалиции подписали на конференции в Ялте советско-английское и советско-американское соглашения о «безусловной и всеобщей репатриации всех находящихся в их оккупационной зоне советских граждан», по состоянию границ на 1 сентября 1939 года. Практические шаги выполнения соглашений, которые вскоре стали восприниматься как единый документ, были закреплены в Галльском договоре от 23 мая 1945. По этому договору, «репатриации подлежали те советские граждане, которые желали возвратиться на родину», а насильственная репатриация касалась только тех, «кто был взят в плен в немецкой военной форме».
На самом деле, насильственно репатриировали всех. Английские власти передали СМЕРШу даже тех эмигрантов, которые никогда не жили в СССР, хотя офицеры советских миссий по репатриации не скрывали от англичан, что многим возвращённым грозит смерть.
С помощью английских и американских военных властей, к 1 января 1953 года было репатриировано 5 миллионов 457 тысяч 856 советских и «приравненных» к ним граждан, из них 2 миллиона 272 тысячи военнопленных и членов их семей. Самыми жестокими были выдачи казачьего стана в Лиенце (24 тысячи военных и гражданских лиц), кавказцев в Обердраубурге (4 тысячи 800) и казачьего кавалерийского корпуса в Фельдкирхене (примерно 35 тысяч). Все эти люди рассчитывали на статус военнопленных и были уверены, что англичане не выдадут их на верную смерть, но надежды их не оправдались.
Какова была их судьба на родине? 20% из числа возвращённых в СССР военнопленных получили смертный приговор или 25 лет лагерей; 15-20% - 5-10 лет лагерей; 10% высланы в отдаленные районы Сибири минимум на 6 лет; 15% посланы на принудительные работы в районы, разрушенные войной, из них только 15-20% вернулись после работ в родные места. Из оставшихся 15-20% одни были убиты или умерли в дороге, другие бежали.
Но не только военнопленные отказывались ехать в СССР, ост-арбайтеров тоже приходилось депортировать насильно. Вот свидетельство английского лейтенанта Майкла Бейли: «Нам пришлось ходить по фермам, собирать работавших там русских, и нас немало смущало, когда эти люди, в основном немолодые, бывшие буквально рабами на немецких фермах, падали перед нами на колени, молили разрешить им остаться здесь и плакали — не от радости, но от горя, узнав, что их отсылают назад в СССР... Мы не могли этого понять, но поляки - вероятно, из танковой дивизии - сказали нам, что в Германии русским крестьянам живется лучше, чем на родине, и поэтому нам лучше всего оставить их».
Поведение советских представителей в западной зоне напоминало остовцам о том, что их ждёт на родине. Рассказ капитана британской армии Энтони Смита: «Перемещённые лица были посажены в вагоны, им разрешили взять с собой одежду и мелкие бытовые предметы, и вся их поклажа состояла из узелков и старых чемоданов. Когда транспорт прибыл на сборный пункт, все вещи были сброшены в одну кучу, а затем сожжены. Это страшно огорчило привезённых, но потом стало еще хуже. Начали разбивать семьи, отбирая людей по полу и возрасту -отдельно трудоспособных мужчин, отдельно - детей, женщин и стариков. По словам старшего сержанта, англичан под угрозой оружия заставили уехать, но все же солдаты видели, как насиловали девушек, как уводили куда-то группы стариков - и вскоре вслед за этим раздавались выстрелы».
Советские источники подтверждают нежелание ост-арбайтеров возвращаться в СССР. Помощник советского уполномоченного по делам репатриации на территории Западной Европы писал в своём отчете: «Разделение на добровольно едущих и невозвращенцев имеет лишь ту разницу, что первые (за некоторым исключением) тоже не хотели ехать и также не пришли сами к нам на сборные пункты, но они сразу дали согласие ехать домой, а вторые - невозвращенцы - эти категорически отказывались». Отказывались, но были вывезены насильно, если не сумели найти способ избежать репатриации. Такие способы всё же существовали.
Сравнительно надёжным средством избежать возврата в СССР был документ о гражданстве в одной из областей, присоединённых к Советскому Союзу после 1 сентября 1939 года: по ялтинскому соглашению, западные украинцы, белорусы и прибалтийцы, не подлежали выдаче. Кроме того, русские эмигранты, которые до войны жили в странах Европы, не должны были репатриироваться. Многие советские «безподданые» старались добыть фальшивые документы или подделать свои. Именно так Наталия Жук спаслась от репатриации в Вене.
Русские священники
В Гамбурге целый лагерь невозвращенцев избежал выдачи советским органам усилиями архимандрита Нафанаила, пастыря второй волны русской эмиграции, оказавшего большое влияние на воцерковление Наталии Борисовны (она до конца жизни хранила Евангелие, подаренное им). Он рассказывал: «В конце мая один лагерь в Гамбурге, предназначенный к вывозу, Квер-камп или Функтурм, выкинул чёрный флаг и составил прошение по-русски и по-английски, в котором решительно просил английские власти расстрелять их на месте, но не отправлять на родину. Под прошением было поставлено 268 подписей, так как не все 600 человек в этом лагере решились подписать такое категорическое заявление. С этим документом я пошел к начальнику репатриационного отдела, полковнику Джеймсу. Ответ из Главного Военного Управления был получен 1 июня. Его я помню наизусть: – No person, who is not a war criminal, or was not a Sоviet citizen by the first of September, 1939, is to be repatriated against his wish (Никто из тех, кто не является военным преступником или советским гражданином к 1 сентября 1939 года, не должен быть репатриирован против своей воли). Это значило, что советские граждане, бывшие таковыми к 1 сентября 1939 года, подлежали репатриации и против своей воли».
Архимандрит Нафанаил и его соратник, иеромонах Виталий, довольно быстро нашли выход из положения и сообщили полковнику Джеймсу, что все люди в Квер-кампе – польские подданные, но документов у них нет, так как немцы отбирали документы у всех ост-арбайтеров. Полковник предложил составить список насельников лагеря и подать его польскому офицеру, служащему при репатриационном отделе. Офицер-поляк, убеждённый антикоммунист, признал всех 618 человек в списке польскими подданными, и полковник обещал перевезти всех во вторник, 5 июня, в польский лагерь. Это было в субботу, 2 июня. Люди в Квер-кампе ликовали. Священники быстро устроили походный алтарь и иконостас, отслужили всенощную и исповедали около 400 человек. Отслужив Литургию и причастив исповедавшихся, о. Нафанаил и о. Виталий крестили 30 детей и повенчали 12 пар. Очень усталые, они покинули Квер-камп, обещав приехать на следующий день. Но уже в 7 часов вечера к ним примчались посланцы из лагеря, куда приехали 30 английских грузовиков, чтобы увезти людей.
Священники застали в лагере около сотни полицейских, которые оцепили лагерь и принуждали всех уезжать. О. Нафанаил спросил, куда их везут, но не получил ответа. Тогда он попросил разрешения поехать вместе с людьми. О. Виталий остался в лагере, чтобы обратиться к английским властям, если случится что-то неожиданное. Грузовики помчались и вскоре влетели в широко распахнутые ворота лагеря, окружённого тремя рядами колючей проволоки. Ворота закрылись. О. Нафанаил увидел красное знамя с серпом и молотом. Подошёл офицер и объявил по-русски, что все приехавшие на следующий день будут отправлены в советскую зону. Люди из Квер-кампа спускались из грузовиков с посеревшими лицами.
О. Нафанаил не растерялся и добился встречи с британским представителем, которому сообщил, что привезённые люди – польские подданные. Вызвали польского офицера. Тот приехал, и англичанин приказал ему проверить приехавших. Офицер вышел, вскоре вернулся и заявил, что это советские граждане - по-польски никто не говорит. С ужасом священник увидел над верхним карманом поляка красную звёздочку, но всё же продолжал настаивать и требовал связаться с полковником Джеймсом. Британский офицер смотрел на него с подозрением и держался очень холодно, однако, обещал расследовать дело. Подошли несколько человек из Квер-кампа и сказали, что администрация уже начала составлять список, в который их записывают как советских. Это был удар. Доказывать, какой из двух официальных списков соответствует истине, было бы неизмеримо труднее. Наступила ночь. Смертельно усталый, о. Нафанаил стал терять надежду. И тут его позвали к британскому офицеру.
Держась по-прежнему холодно, англичанин потребовал объяснить, в присутствии польского и советского офицеров, почему приехавшие польские подданные не говорят по-польски. О. Нафанаил сказал: известно, что в Польше до войны жили около 8 миллионов русских, украинцев и белорусов, и у них не было необходимости учить польский язык, потому что они жили на отдалённых от центра страны территориях. Советский и польский офицеры стали резко возражать, и священник, перебивая их обоих, закричал: раз я говорю, что они польские граждане, значит, они польские граждане! Обращаясь к англичанину, он крикнул: как Вы можете играть жизнями польских граждан и угрожать им вывозом на советскую территорию? Тем же холодным и высокомерным тоном англичанин объявил: никто не поедет в советскую зону, завтра в 7 утра все ваши люди едут в польский лагерь.
Выйдя к своим, о. Нафанаил сообщил им новость, но они не поверили: никуда нас не повезут, опять обманут, мы сами знаем, что делать. Священник с ужасом осознал, что речь идёт о коллективном самоубийстве (было известно, что в американской зоне самоубийства принимают массовый характер), собрал все свои силы и попросил: ребята, сейчас ничего с собой не делайте, подождите до утра, а там я сам дам вам благословение резать друг друга, если опять обман. Ночью он молился из самых глубин души, и в 5 часов утра приехал о. Виталий. Оказалось, что это он добился, чтобы полковник Джеймс дал распоряжение перевезти людей в польский лагерь.
В 7 часов грузовики помчались. О. Нафанаил поехал вместе с людьми, о. Виталий остался в лагере, чтобы принять меры, если опять случится непредвиденное. В польский лагерь и в советскую зону вёл один и тот же путь, с развилкой в самом конце. Вот и развилка. Грузовики повернули к польскому лагерю. О. Нафанаил перекрестился, лица у всех просветлели. Силами священников Зарубежной Церкви, в этот лагерь вскоре собралось около 2 тысяч русских людей, а потом возник и собственно русский лагерь, в котором из двух бараков соорудили храм, а при храме создали две школы – русскую и украинскую.
Это был далеко не единственный случай помощи Русской Зарубежной Церкви невозвращенцам. Более того, многие священники этой Церкви жили в лагерях перемещённых лиц и «поддерживали своим пастырским трудом тот религиозный подъем, который охватил русских беженцев, пожелавших остаться жить в странах Запада». Но не только Церковь была защитницей русских «безподданных» перед угрозой насильственной выдачи. Помогал и Народно-Трудовой Союз.
НТС, Менхегоф
«Первые три года после войны НТС за рубежом залечивал раны, спасал людей от насильственной репатриации, налаживал жизнь в беженских лагерях (в частности в лагере Менхегоф под Касселем в Западной Германии, обосновался центр НТС), занимался организацией школ и работой с юношеством (юные скауты-разведчики), налаживал издательскую деятельность».
Первый лагерь невозвращенцев, Менхегоф (Moenchehof), был создан членами НТС – как старыми эмигрантами, так и новыми – бывшими гражданами СССР, попавшими в Европу во время и после войны, то есть такими же, как Тарасова. Официально Менхегоф считался трудовым лагерем старых, довоенных русских эмигрантов, и формально так оно и было: в нём были старые эмигранты-члены НТС, а представители «новой эмиграции» имели сфабрикованные документы русских эмигрантов из Польши, Чехословакии и Югославии. Глубоко в центре лагеря, в лесу, работала группа специалистов, которые изготавливали или подделывали документы советским невозвращенцам, чтобы дать им возможность избежать насильственной репатриации.
Члены НТС ездили по западным зонам Германии, подбирали людей, прятавшихся от репатриации в лесу и деревнях, и привозили их в Менхегоф на небольшом крытом автофургоне, где по бокам крупными буквами по-немецки было написано «Тифус». «Одного появления этого фургона было достаточно для преодоления на дорогах британских и американских рогаток. Солдаты шарахались в сторону и без задержки пропускали «Тифус». А в нём больных не было. Но были прятавшиеся от репатриации бывшие подсоветские люди».
У лагеря Менхегоф была своя предыстория. В конце войны один из членов НТС приобрёл русскую строительную фирму, созданную в 1944 году в Бресте, и она стала служить прикрытием для деятельности НТС в Белоруссии и Польше. Фирма имела в Тюрингии рабочий лагерь Нордхаузен, куда после войны стекались из Польши, Австрии, Чехословакии и других стран Европы члены НТС и советские беженцы от насильственной репатриации. После того, как Потсдамская конференция отдала Тюрингию в советскую зону оккупации, лагерь стал эвакуироваться на Запад. «В срочном порядке подбирали брошенные отступавшими немцами грузовики, автомобили, приводили их в порядок, и через несколько дней колонна, включая и конные повозки бывших колхозников, покинула Нордхаузен».
В окрестностях Касселя нашли несколько брошенных лагерей для ост-арбайтеров, но американский комендант Касселя сначала отказался впустить русских, а потом сделал вид, что согласился и отправил колонну в советский репатриационный лагерь (они сумели отбиться и выехать, потому что были вооружены). Но туда приехали не все, потому что группа грузовиков заблудилась и случайно попала в Менхегоф – первый грузовик колонны ночью врезался в дерево, и решили тут остановиться и ночевать в грузовиках. Наутро увидели вокруг себя огромный пустой лагерь. Это был серьёзный аргумент в диалоге с американцами, которые утверждали, что русских некуда поселить. Однако, Менхегоф был так запущен, что предназначался к ликвидации, и американцы поставили условие – привести лагерь в нормальное санитарное и бытовое состояние. «Приведение лагеря в порядок было для всех нас вопросом жизни. Работали с небывалым воодушевлением. Один барак был превращён в церковь. Немедленно начали работать кухня и амбулатория. ... 23 июня, ровно через три недели после прибытия в Кассель, состоялось открытие лагеря».
«Сразу по прибытии в Менхегоф, лагерное начальство выделило большой барак, в котором разместились храм и два семейства – настоятеля и регента. В первый же день – это была суббота – было совершено всенощное бдение , а утром следующего дня – Литургия». Настоятелем лагерной церкви стал митрофорный протоиерей о. Митрофан Зноско, а всего в причт входило шесть священников, и среди них известный богослов о. Михаил Помазанский. Новые эмигранты, стараясь скрыть советское прошлое, стремились получить дипломы об окончании гимназии, которая действовала на территории лагеря. О. Митрофан соглашался заменить советские свидетельства об образовании гимназическими дипломами, но требовал сдать экзамен по Закону Божию, который был обязательным предметом в гимназии. Из Менхегофа распространились впоследствии на всю Зарубежную Церковь, включая и заокеанские приходы, традиции, сохранённые русскими священниками в Польше, Западной Украине и Белоруссии: колядки, христославы со звёздами и пасхальный трезвон.
Грани
В 1946 году в Менхегофе вышли три первых номера журнала Грани. Идею создания журнала подал Сергей Сергеевич Максимов, название придумал Евгений Романович Романов, начальник культурно-просветительного отдела в управлении лагеря. Борис Витальевич Серафимов отвечал за политическо-публицистическую часть журнала. В первую редколлегию вошли художники, потому что поначалу журнал был иллюстрированным. Позднее Романов вспоминал: «В лагере Менхегоф вышли три номера. Затем лагерь был подвергнут политическому давлению. Советские репатриационные миссии, как волки, бродили вокруг лагеря Менхегоф, как чуяли, что там рождалось». Продавался журнал за сигареты и кофе, служившие в послевоенной Германии валютой, которой «перемещённых лиц» снабжали американцы. Хотя Грани издавались Посевом, издательством НТС, официально журнал органом НТС никогда не был. Однако же, «как в общественном сознании, так и практически, Грани неизбежно останутся журналом НТС». После третьего номера журнал был запрещён оккупационными властями, а в начале 1947 ликвидирован лагерь Менхегоф. Однако в том же году издание журнала было возобновлено в Лимбурге. До 1951 года, то есть до переезда во Франкфурт, Романов делал журнал один, иногда помогал Максимов.
В 1951 году Романову стала помогать Тарасова. Мы не знаем, участвовала ли она в создании журнала, но знаем, что в 1946 году она вступила в НТС, а в 1951 вышла её первая публикация в Гранях. В 1956 она официально вошла в состав редакции, а в 1962 стала главным редактором и руководила Гранями до 1982 года. Таким образом, время правления Тарасовой журналом пришлось как раз на годы холодной войны, когда Грани был едва ли не единственным в мире свободным массовым литературно-общественным журналом на русском языке.
Родина
В 1950-е годы Грани «сыграли определённую роль в деле слияния культур – очень высокой культуры дореволюционной – первой эмиграции –и гораздо менее высокой (что естественно, учитывая все обстоятельства) пореволюционной – второй эмиграции». Одновременно, «в духе всей организации НТС, поиск всё более направлялся на Россию».
По мнению Романова, главную роль на этом этапе деятельности журнала сыграла Наталия Тарасова. С одной стороны, она сумела привлечь к сотрудничеству с Гранями лучших из оставшихся писателей первой эмиграции, с другой – преуспела в выборе публикаций из советской прессы: «Л.Д. и Н. Б. ездили в Париж, знакомились с теми, кто ещё был в живых. И им удалось получить и опубликовать, что ещё было возможно. Так на страницах Граней появились “под занавес” имена Бунина, Зайцева, Тэффи, Ремизова, Сургучёва. И, конечно, поэтов “парижской школы” – Нарциссова, Терапиано, Рафальского ... и занялись поисками всего живого, что было тогда в советской литературе и публицистике. Этим успешно и с очень большим чутьём занималась Наталья Борисовна».
По словам одного из сотрудников Тарасовой, список советских авторов, которых она привлекла для публикации в Гранях, выглядит как «энциклопедия советской литературы». Каким образом небольшому эмигрантскому журналу удалось заполучить на свои страницы тексты очень многих советских поэтов и писателей, прославленных в будущем, но ещё не известных в 1950-е и даже 1960-е годы («Крохотки» Солженицына, например, были впервые опубликованы в 1964 году именно в Гранях)? На этот вопрос мы можем дать два ответа: объективный и субъективный.
Объективная сторона дела состоит в том, что в середине 50-х журнал стал привлекать к своей работе российскую творческую интеллигенцию. В 1956 году, в №32 Граней было опубликовано обращение издательства Посев «к деятелям литературы, искусства и науки порабощённой России», где было сказано: «Участвуйте в духовной революции нашей Родины – РОССИИ! Активно, свободно и горячо выражайте подлинное общественное и политическое мнение всей страны! На российскую интеллигенцию, прежде всего, на молодежь, возлагается историей ответственнейшая задача — стать свободным рупором нашего народа, его стремлений, чаяний, борьбы. За свободное творчество! За свободную Россию!» Обращение русских эмигрантов к творческой молодёжи на родине призывало присылать для публикации труды, выходящие за рамки советской цензуры, определяло условия публикаций, давало гарантии сохранения тайны авторства и указывало способы пересылки.
Так были заложены основы к расцвету журнала: увеличился и омолодился состав его авторов, расширился круг его тем, изменилась его направленность и структура – он стал журналом литературы, искусства, науки и общественно-политической мысли. Произошло это оттого, что журнал перестал быть собственно эмигрантским. Издательство Посев и журналы Посев и Грани наконец-то получили возможность делать то, для чего и были созданы: способствовать возрождению культурной и духовной жизни на родине.
Слово правды
Субъективные причины бурного притока новых авторов в Грани изложены в манифесте, опубликованном в первом номере журнала: «Легко и радостно жить тому, кто ищет в другом хорошее, ищет и находит. Исканиями своими он помогает тем, в ком ищет раскрыть и проявить светлые грани души. Но для этого он прежде всего в самом себе должен раскрыть их, должен стремиться к совершенствованию. Каждый человек – часть органического целого; человечества. Совершенствуется часть – совершенствуется целое. Тот, кто становится на путь Правды, помогает всему человечеству стать на тот же путь. А необходимость этого, может быть, никогда не была так велика, никогда так не ощущалась всеми, как в наши дни. В свете этого большая и ответственная задача стоит перед теми, кто служит Слову – Слову Правды».
Тарасова сделала всё, чтобы воплотить этот призыв в жизнь. Во время своей работы в Гранях она последовательно и неуклонно служила Слову Правды, она видела и раскрывала в себе и в других светлые стороны таланта и души. Мы думаем, что делала она это осознанно, потому что публиковала эти тезисы в каждом номере журнала в течение многих лет. Тарасова-редактор была для авторов и издателей не просто деловым партнёром и помощником, но другом, родным и близким человеком. В дарственных надписях её называют Наташей, Наташенькой (Борис Филиппов) и подписывают книги уменьшительными именами «Володя» (Владимир Марамзин), «Вася» (Василий Бетаки), «Юля» (Лия Владимирова), «Эма» (Наум Коржавин).
Вне журнала Наталия Борисовна вела обычную русскую эмигрантскую жизнь того времени: была прихожанкой Франкфуртского храма, где настоятелями были протоиерей Леонид (1911-74), а затем его сын протоиерей Димитрий (1934), графы Игнатьевы ; участвовала в русской молодёжной Организации российских юных разведчиков (ОРЮР), возрождённой в лагерях перемещённых лиц Австрии и Германии; вступила во второй брак с другим видным деятелем НТС Михаилом Ивановичем Парфёновым (1919-77), воспитывала трёх дочерей (одна из них - приёмная), а потом и внуков.
Монастырь
В 1983 году Тарасова совершила неожиданный для своих коллег, но вполне закономерный в её собственном духовном развитии шаг - поступила в монастырь. «Какая Вы счастливая, – сказала ей на прощание писательница Юлия Вознесенская, – в Вашем возрасте люди заканчивают свою работу и отправляются на пенсию, растить цветочки и клубнику, а Вы, сделав самый серьёзный, самый солидный в мире русский литературный журнал, вдруг начинаете новую судьбу – да какую!»
Несмотря на возраст и известность, сестра Наталия начала монастырскую жизнь рядовой послушницей и прошла все послушания, в том числе и «чёрные»: кухню, трапезную, уборки, садовые работы. После пострига в рясофор её основным занятием стало устройство монастырской библиотеки, которая постепенно сложилась за все годы существования монастыря со дня его основания в 1885 году. Монахиня Александра привела эту уникальную библиотеку в идеальный порядок и зорко следила за своим книжным царством.
Истина
Но не только библиотекой занималась в монастыре мать Александра. И этот этап своей жизни она посвятила борьбе. Теперь она боролась за чистоту Православия, боролась пламенно и вдохновенно. В 1980-е годы архиереи Зарубежной Церкви подверглись влиянию и нажиму российских секретных служб и стали призывать к немедленному объединению с Московской патриархией, не требуя отказа этой организации от её одиозных черт: зависимости от советского правительства, сотрудничества с государственными секретными службами и участия в деятельности Всемирного Совета Церквей. Мать Александра всеми силами боролась с этими влияниями и неустанно учила паломников отличать истинное Православие от «советского».
В 1990-е годы, с падением Советского Союза, в монастырь стали приезжать оттуда молодые послушницы. Мать Александра включила и их в число своих учеников – беседовала с ними, давала им читать нужные книги и статьи. Для этого ей нужно было следить за новыми церковными изданиями в России и в Джорданвилле, где в то время выходили материалы о Катакомбной Церкви и о новых мучениках и исповедниках российских. Она читала по ночам, отмечала все важные, на её взгляд, цитаты, а днём обсуждала их с новым поколением Лесны.
Беседуя с приезжавшими в монастырь священниками, она могла определить позицию каждого из них по отношению к этому самому острому вопросу церковной жизни того времени. Как она радовалась, поняв, что священник «наш человек»! Как огорчалась, если чувствовала его равнодушие к истине: слово правды продолжало оставаться для неё главной ценностью. А ещё она очень высоко ценила свободу Зарубежной Церкви.
В конце 1990-х мать Александра навестила свой приход во Франкфурте и встретилась со своим бывшим духовником протоиереем Димитрием Игнатьевым. Встреча эта показала ей, насколько глубоко проникло в Зарубежную Церковь влияние Лубянки. Даже граф Игнатьев, представитель старой эмиграции, заслуженный и всеми почитаемый пастырь, не смог преодолеть этого влияния и советовал своей пастве подчиниться решению епископов – каким бы оно ни было. «А если епископ ведёт к сатане?» - спросила мать Александра. Для неё не существовало полутонов – либо со Христом, либо со врагом.
В России в то время воспринимали Зарубежную Церковь как столп и надежду истинного Православия, и приезжавшие оттуда священники непременно старались встретиться с м. Александрой и поделиться с ней своей радостью встречи с этой Церковью. Послушницы из России с восторгом и благоговением смотрели на архиереев, приезжавших из Джорданвилля или Сан Франциско – ведь это они сохранили истинное Православие!
Но мать Александра уже понимала, что Зарубежная Церковь обречена, и смиренно надеялась уйти до того, как произойдёт предательство. Так и случилось. Она скончалась до подписания печально известного Акта о каноническом общении РПЦЗ и РПЦ МП. Монахиня Александра отошла ко Господу сразу после Рождества, в ночь на 8 января 2005 года. Вечером она допоздна говорила с дочерью в своей келье, а ранним утром её нашли тихо лежавшей поверх одеяла на кровати, в подряснике и апостольнике, с раскрытым Евангелием на груди. Похоронена она на деревенском кладбище в Провемоне, где православных могил больше, чем католических. Люди приезжают поклониться её могиле.
Книги
В феврале 2014 года Елена Сергеевна Редлих привезла нам небольшую коллекцию книг (230 экземпляров), собранную Наталией Борисовной в Германии с 1947 по 1982 год. Основная часть коллекции – это книги, подаренные Тарасовой авторами или издателями во время её работы в журнале Грани, то есть в 1951-82.
Список авторов в коллекции книг Наталии Борисовны позволяет составить несколько энциклопедий: советскую литературу представляют Юрий Домбровский, Виктор Некрасов, Георгий Владимов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Юрий Нагибин, Василий Аксёнов, Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Виктор Соснора, Семён Гудзенко, Новелла Матвеева; эмигрантскую – Константин Бальмонт, Дмитрий Мережковский, Владимир Набоков, Роман Гуль, Алексей Ремизов, Иван Елагин, Ольга Анстей, Андрей Неймирок, Георгий Трегубов, Сергей Максимов, Дмитрий Кленовский, Борис Нарциссов, Наум Коржавин, Василий Бетаки, Анатолий Гладилин, Владимир Марамзин, Юрий Гальперин, Лия Владимирова; литературу самиздата и тамиздата – Абрам Терц, Николай Аржак, Венедикт Ерофеев, Саша Соколов; утёсами стоят имена всемирно известных Нобелевских лауреатов Иосифа Бродского и Александра Солженицына.
Есть в коллекции книги запрещённых в СССР поэтов Серебряного века, заново изданных на Западе в 1950е-70е: Анны Ахматовой, Николая Гумилёва, Осипа Мандельштама, Андрея Белого, Николая Клюева.
В коллекции неплохо представлена русская история (Сергей Мельгунов, Борис Кирюшин, Наталия Ильина, Михаил Коряков) и мемуары (Федор Степун, Юрий Терапиано, Николай Зернов и другие Зерновы, Юрий Елагин, Николай Хохлов, Евгения Гинзбург, Ольга Ивинская, Анатолий Краснов-Левитин, Анатолий Марченко, Лев Копелев).
Главная же ценность коллекции - а почти все книги опубликованы эмигрантскими издательствами: имени Чехова в Нью-Йорке; Посев во Франкфурте; Родник, Синтаксис, Les éditeurs réunis и La Renaissance в Париже; Третья волна в Париже и Нью-Йорке, - состоит в том, что эти книги раскрывают историю борьбы русской эмиграции за освобождение народа от тоталитарной идеологии – историю свободного русского слова – слова правды.
© RUNYweb.com
Первый в истории русской иммиграции в Америке общинный мемориальный дом «Лисовецкий» – это место, где в скорбную минуту ухода родного человека, вы будете обеспеченны самой добросовестной помощью на родном языке
Профессиональная видео-съемка и монтаж видео. Телефоны: 1(518) 365-1460, 1(518) 365-3907; e-mail: olegasaulenko@gmail.com
Добавить комментарий
0 комментариев