Оценить материал
Еще читать в этом разделе
- 09.12Скрытый текст найден в легендарном манускрипте Войнича
- 08.07Нэнси Пелоси написала книгу, где рассказал об истоках ее вражды с Дональдом Трампом и штурме Капитолия
- 08.05«Человек, первым открывший Бродского Западу» – книга о Джордже Клайне, первом переводчике поэта на английский язык
- 07.04Вышел дебютный роман Киану Ривза, написанный в соавторстве с Чайной Мьевилем
- 04.30Как и почему в США ограничивают доступ к книгам
Гари Лайт: «Cтихосложение – это откровение, своеобразный диктант, который нужно суметь услышать и записать»
6 Января, 2014, Беседовал Геннадий Кацов
Гари Лайт - русско-американский поэт и писатель. Фото: © RUNYweb.com
Гари Лайт - русско-американский поэт и писатель. Родился в Киеве в 1967 году. С 1980 года живёт в США. По основной профессии - адвокат. Окончил Нортвестернский Университет, затем юридическую магистратуру Chicago Kent. Автор семи поэтических сборников: “Верь”, Москва, 1992; “Voir Dire”, Санкт-Петербург, 1993; “Треть” Philadelphia, 1995; “Город”, совместно с Мариной Гарбер, Киев, 1997; «Возвращения», Киев, 2002, исправ. и дополнен. – Киев, 2005; «Lake Effect», Киев, 2012, «Траектории», New York, 2013. В 1998 году принят в Союз Писателей Москвы. Участник Антологий "Строфы Века-2", а также «Киев. Русская поэзия. ХХ век»". Стихи опубликованы в российской, украинской, европейской и северо-американской литературной периодике. Творческие вечера автора проходят в городах Северной Америки, Украины и России.
Гари, русская литература знает писателей-врачей, писателей-преподавателей, но писателей-адвокатов в ней раз-два и обчелся. Среди западных писателей их тоже немного: Бальзак, Кафка, Метерлинк, Мериме, кстати, сказочник Шарль Перро. В русской литературе, самый известный адвокат с незаконченным высшим образованием – Лев Толстой, а из иммигрантов, самым известным был Марк Алданов. С поэзией, если не считать Анны Ахматовой, изучавшей право на юридическом факультете Киевского университета, совсем дело швах. Как вы это проживаете одновременно: рациональную свою профессию и иррациональное поэтическое призвание?
Геннадий, могу ответить лаконично: адвокатура – ремесло, литература – внутренняя необходимость. Но это звучит как-то прямолинейно, что ли. В какой-то период мы явно и навсегда осознаем, что черно-белыми бывают лишь старые, добрые фильмы. На самом деле уверен, ибо убеждался в этом воочию и не раз, в юриспруденции достаточно места для творческих подходов, в то время как стихосложение – вовсе не сплошной иррациональный хаос, а на самом деле непростая система координат и траекторий, что для Вас, как для известного поэта со стажем, вовсе не секрет.
Что касается, если позволите юридический термин, прецедентов, то имя им легион: ведь кроме названных Вами личностей, юристами были поэты Александр Радищев, символист Сергей Соколов, а Гаврила Романович Державин побывал даже министром юстиции. Из иноязычных: Марк Тулий Цицерон, Иоганн Гете. Учились на юридических факультетах, кроме Анны Андреевны, Александр Блок, Николай Гумилев, Константин Бальмонт, и это только среди поэтов, а среди писателей и того больше: Александр Беляев, Леонид Андреев, Жан Жак Руссо, Вальтер Скотт, братья Вайнеры, при этом из недоучившихся – Николай Бердяев, Михаил Зощенко, Николай Рерих, а также Жюль Верн, Проспер Мериме и Габриэль Гарсия Маркес. Не так давно в одном из престижных московских издательств вышла в свет книга талантливой прозы известного нью-йоркского адвоката, нашего с Вами доброго знакомого Бориса Паланта.
Так что, есть у кого учиться, на кого равняться и к чему стремиться. Синтез юриспруденции и литературы, на мой взгляд, скорее даже закономерность, нежели диссонанс.
Вы прибыли в США в 1980 году, тринадцати лет отроду. В таком возрасте дети иммигрантов родной язык, скорее, забывают, нежели изучают, тем более, на нем пишут. Откуда это стремление, при знании английского, сочинять по-русски?
Признаться, я не вижу в этом ничего экстраординарного или удивительного. В не столь давнем прошлом, да и в настоящем тоже, считалось и считается нормой владеть в совершенстве не одним, и даже не двумя основными языками. Мы же существуем нынче в глобальном социуме, где английский является, по сути, общим знаменателем, языком-гегемоном. Не знать английского, значит остаться в неведении. В моем случае, это было бы еще наверно и противоестественно, я ведь в Америке уже более тридцати лет.
В то же время, в любой мировой культуре считается нормальным сохранить язык, на котором были в детстве произнесены первые слова. К примеру, нью-йоркский поэт и врач Александр Стесин, приехавший в Америку из Москвы в еще более раннем возрасте, чем я, насколько мне известно, кроме русского и английского свободно владеет французским, а также одним из основных языков Ганы - чви-ашанти.
Мне бы очень хотелось писать, например, еще и по-украински, итальянски, на иврите. Увы, пока это из проектов на будущее. Почему, все же, в основном напечатаны пока мои стихи, написанные по-русски? Не знаю. Наверное, по Булату Шалвовичу: «Каждый пишет как он слышит»...
Я искренне полагаю, что стихосложение – это откровение, своеобразный диктант, который нужно суметь услышать и записать, и ни в коем случае нельзя в этом смысле высокомерить и пренебрегать, несмотря ни на какую занятость, будь она ремесленной либо бытовой. Ведь муза лирической поэзии Эрато – девушка ревнивая и своенравная, а диктант этот может иссякнуть, прекратиться в любое время. Нужно находить время, несмотря ни на что...
Пишите ли вы прозу/поэзию по-английски?
Как уже упоминалось, я с раннего отрочества в Америке, разве, что с перерывом на то время когда работал в Киеве и Москве в середине 1990-х. Да и там, в юридической, профессиональной нашей среде, преобладало общение на английском. Тем не менее, писать стихи на русском для меня своего рода отдушина. Конечно, я писал и пишу английские тексты. Вышедшее в 2002-м году первое издание моей книжки «Возвращения», наполовину состоит из стихов, написанных по-английски. Но говоря откровенно, я от них не в восторге. Они своего рода подстрочники, либо остаются незаконченными, либо я использую их для создания эквивалента по-русски. Хотя, вот с прозой, если когда-нибудь сумею осуществить этот переход, подозреваю, что может быть наоборот.
В ваших поэтических текстах очень сильна географическая составляющая: Нью-Йорк, Чикаго, Париж, Прага, Москва, Киев... В конце ХХ века русские писатели, иммигрировавшие на Запад, понимали, что путь назад им заказан. Сегодня границ, практически, не существует, и выступать, публиковаться можно без проблем в самых разных странах, где вас ждут и хотят. Вы ощущаете себя «человеком мира»?
Ощущаю себя скорее человеком в мире. С близкими и друзьями. С любимыми книгами, с творчеством, а иногда и с самим собой. Что касается непосредственно Вашего вопроса о перемещениях в пространстве и географической составляющей, то нынче это происходит не столь часто, и не в таких масштабах, как раньше. Я благодарен судьбе и своей адвокатской профессии за возможность увидеть мир, побывать и даже пожить в городах, которые вдохновили не одно поколение писателей и поэтов.
Считаю, что нашему поколению «третьей волны» иммиграции, которое в Америку из Советского Союза в детстве либо отрочестве привезли родители (за что им низкий поклон, и безмерная благодарность) повезло. Мы многому научились в процессе восприятия: вполне естественно существуем в пространстве двух, а порой и более языков и культур; наша шкала ценностей – это своеобразный симбиоз того, за что не было бы в свое время стыдно там, например, гуманистических идей «шестидесятников» и здешнего прагматизма, свободы, и уважения к личности. Кроме того, в отличие, например, от большинства представителей «первой» и «второй» волн иммиграции, те из нас, кто захотел вернуться в страну и почувствовать, насколько на самом деле «сладок дым отечества», смогли это сделать. Были определенные надежды в 1990-х того, как там могло бы быть. Увы, на данном этапе, на мой взгляд, эти надежды, в отличие от, скажем, Чехии, не оправдались. Однако, история становления – процесс эволюционный, обошлось бы без революций… Как заметил однажды замечательный поэт Юрий Левитанский: «Каждый выбирает для себя...».
Сейчас намного реже бываю в России. Чуть чаще в Украине. Относительно регулярно в Европе. Израиль – это очень личное, подсознательное. Каждый из, увы, нечастых приездов в эту удивительную страну, принимаю с благодарностью и чту за откровение.
Вы верно заметили о публикациях и выступлениях. В год выхода «Траекторий», мои подборки были опубликованы в России, Украине, Финляндии, США и Германии. А самыми незабываемыми из выступлений, были два творческих вечера в Киеве минувшим летом, а также вечера в Нью-Йорке, Филадельфии, Нью-Джерси и Милуоки. Увы, из-за ремесленных ньюансов сорвалась уже считавшаяся свершившейся поездка во Францию и Бельгию на литературный Фестиваль финалистов и лауреатов «Эмигрантской Лиры». О чем я весьма сожалею. Предстоит еще домашняя, чикагская презентация «Траекторий» для «своих». В Чикаго я читаю редко, так сложилось.
Есть ли отличие, на ваш взгляд, между нью-йоркским писателем и чикагским?
Каждый автор, на мой взгляд, это творческая единица, скорее даже не в оценочном, или числительном значении слова, а в смысле одиночества творчества. Литература – это не командный спорт. Вне зависимости от географической специфики. Хотя конечно, в январе-феврале черпать вдохновение где нибудь в районе большого Майами, либо ловить дыхание и признаки жизни после примичиганского, зачастую приближенного к арктическому променада в большом Чикаго – это два сугубо разных времяпровождения.
Ну, и мы безусловно, не существуем и не пишем в вакууме. Всегда присутствуют и общение с близкими по духу авторами, и определенный литературный багаж, семантика, стиль и прочие составляющие жанра.
Что касается отличий, то они, пожалуй, лишь в вышеозначенном, в индивидуальности. В реалиях второй декады ХХI века чисто внешние отличия все меньше видны даже между авторами из Исландии и Австралии, не говоря уже об отличиях между нью-йоркским и чикагским писателем, хотя в общем и целом, я согласен со строками поэта Семена Гудзенко, ставшими крылатыми с подачи одного из спектаклей Театра на Таганке: «У каждого поэта есть провинция...»
Я отметил в вашем творчестве один любопытный момент, или троп, или исключительность. Иногда вы работаете с неким, якобы, зримым, представимым изобразительным рядом, который очевиден лишь на первый взгляд. Это такая визуальная «обманка», несуществующий «25-й кинокадр». Допустим, ваша строчка: «Людские лица, как вода/ скользят по плоскости вселенной/ они порой жеманно-нервны...» Представить это нельзя, здесь есть определенный оптический фокус, хотя некий видеоряд, якобы, выстраивается. Это интересно и необычно. Куда и зачем вы хотите увести читателя?
Это весьма интересный анализ. В свою очередь, признаюсь Вам, этот ракурс восприятия того, что я пишу, для меня необычен, но очень любопытен. Хочется надеется, что то, что показалось Вам «оптическим фокусом» и «визуальной обманкой» в любом из своих словесных значений, в моей передаче образов все же отсутствует. Допускаю, так как процесс стихосложения зачастую бывает субъективен, что ассоциативный ряд некотрых из моих стихов может порой быть сложен для изначального восприятия. К тому же, Вы выбрали для цитирования неоднозначный текст. Я даже до конца не был уверен, включать ли его в «Траектории». Первая часть его написана в год падения Берлинской стены, во Франции, а вторая – чуть больше года назад во время чемпионата Европы по футболу, в Киеве, при весьма разных обстоятельствах. Я надеюсь, что у нас с Вами будет возможность обсудить Ваши наблюдения более подробно при нашей следующей встрече воочию.
Пока же, мне хотелось бы хоть на время обрести красноречие Цицерона, чтобы, уверить и Вас, и читателя в том, что лавры собирательного образа Ивана Сусанина в литературе, меня не влекут. Я ни в коей мере не стремлюсь к зауми, либо к пост-модернистскому туману. Это не мое. Читатель для меня, прежде всего, собеседник, поэтому ни в коей мере не ставлю целью вводить его в заблуждение.
В таком случае, чтобы вы хотели услышать от вашего читателя о вашем творчестве, с точки зрения его оценки? Каким и где вы его видите?
Не испытываю ложных иллюзий по поводу массовости и популярности своих опытов в стихосложении, в частности, и, увы, поэзии в целом. Полагаю, что уже не вернется феномен 60-х, когда известные поэты собирали стадионы. Я не уверен, что это нужно. Поэзия – это не то, чтобы элитарно, отнюдь нет. Поэзия – это личностное искусство как со стороны автора, так и со стороны читателя или слушателя. Это не совсем даже, на мой взгляд, модно, современно, сиюминутно. Поэзия – это медитация. Прочесть, вдуматься, перечитать, отыскать истоки...
Похоже на формулу, высказанную Иосифом Бродским: «Роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя».
Да. Где-то я услышал, что идеальная аудитория для поэтического чтения – 200 человек. Мне кажется, что намного меньше. 50-70 внимательных, пусть даже критически настроенных, но вдумывающихся в услышанное и читаемое зрителей –это то, что нужно. Иначе, пропадает столь необходимая для восприятия стихов камерность. От читателя, конечно, приятно было бы услышать, что мои строки нашли отражение в его или ее мыслях, что мы, по определению Владимира Высоцкого, «читали в детстве нужные книги», сформировавшие общий знаменатель в восприятии мира, его ценностей, определения того, «что такое хорошо, и что такое плохо».
В читателе я наверное, прежде всего вижу собеседника, и хочется верить единомышленика, а где и когда – не суть важно.
Когда говорят «Гари Лайт – русско-американский писатель», все ли в этом определении соответствует реалиям? Насколько вы ощущаете себя русским писателем? И сколько в вас «американской крови»?
Я, признаться, не часто слышу такие определения своего кредо .Тем не менее, это многогранный и непростой вопрос. Мне хотелось бы избежать поверхностного ответа, но также при этом и не «растекаться по древу».
Я родился в середине 1960-х, в Киеве, в русскоязычной еврейской семье, с тринадцати лет живу в Америке, лучшем, на мой взгляд месте на этой планете, хотя и со множеством противоречий и проблем, свойственных современному обществу.
В Россию я попал относительно надолго в середине 90-х, в канун своего тридцатилетия, в ранге американского адвоката, прожив и проработав в Москве с перерывами порядка трех лет. По рекомендации Генриха Сапгира и Евгения Витковского, меня в 1998-м году приняли в Союз Писателей Москвы.
Мне повезло быть знакомым, близко общаться и принимать участие в литературных мероприятиях с легендарными людьми, такими как Андрей Вознесенский, Юнна Мориц, Ирина Ратушинская, Вениамин Смехов, Александр Дольский и другими, часто бывать и не ощущать себя чужим в столь важных для русской литературы местах как Переделкино, Таруса, Коктебель, Царское Село, Петербург, за что я безмерно благодарен судьбе. Я пишу на двух языках, но печатаюсь, в основном, по-русски.
Наверное, я все же не ощущаю себя «русским писателем» в узком классическом значении этого определения, хотя большинство моего вышеозначенного изначального литературного багажа – из традиций русской литературы. Наверное, скорее, все таки, я американский автор. Но если уже совсем точно, то мне ближе симбиоз культурных наследий в литературе, своего рода, если угодно, «космополитизм» таких авторов как Артур Филлипс, Василий Аксенов, Андре Кодреску, Леонард Коэн, Владимир Набоков, Умберто Эко, Габриэль Гарсия Маркес, Карлос Руис Сафон.
Сегодня, с определенными оговорками, создается сообщество, пусть, в основном, виртуальное, поэтов, пишущих в Америке по-русски. По типу, возможно, «парижской ноты», пражского «Скита поэтов», или берлинского Клуба писателей в 1920-х. Есть ли у вас ощущение некоей творческой общности? Имена, в общем-то, известны, человек под пятьдесят наберется.
Если это так, то я думаю, что это хорошо. Я ведь уже говорил, что существование литератора в полном вакууме, на мой взгляд, противоестественно, также как и чрезмерное чувство стаи. Ведь поэты и писатели, прежде всего, люди, которым ничто человеческое не чуждо. Литературный народ общается, находя общность в стилях и по интересам. Интернет это общение значительно облегчает.
С некоторыми из русскоязычных американских авторов я знаком еще с прошлого века, благодаря филадельфийскому литературному альманаху «Побережье» Игоря Михалевича-Каплана, где некоторые из нас начинали свою литературную жизнь. Впоследствии, печатаясь в литературной периодике и принимая участие в чтениях по обе стороны Атлантики, я знакомился, общался и продолжаю общаться с людьми из упомянутой вами среды. Так или иначе, думаю, что либо очно, либо заочно знаком со многими из тех «пятидесяти», о которых Вы намекаете. Полагаю по своему опыту, что на Востоке США, и прежде всего в Нью-Йорке, общение пишущих людей друг с другом более интесивно, нежели на Западе или в нашей серединной части страны. Хотя и в Калифорнии, и в районе Чикаго-Милуоки-Миннеаполисе есть немало интересных и самобытных авторов. Хочется надеется, что упомянутая Вами творческая общность среди поэтов и писателей, пишущих по-русски в Америке, существует.
Ваша последняя книга «Траектории» названа вами же итоговой. Какие итоги она подводит? И будет ли, после подведения итогов, следующая книга?
Слову последняя, искренне предпочитаю слово – недавняя. Мне уже за это самое подведение предварительных итогов, в хорошем смысле слова, досталось и в предисловии к «Траекториям», в рецензиях, и в кулуарных разговорах до и после чтений и презентаций в разных городах. Я думаю, что этот сборник своеобразного избранного, действительно знаменует собой некий пройденный этап, или даже несколько этапов.
Там есть стихотворение, которое я написал в пятнадцать лет; стихи, в которых имели место поиски стиля; и уже более зрелая лирика. Книга делалась достаточно долго, и в целом я результатом доволен. Конечно же, всем нам хочется, чтобы была следующая книга, и даже не одна, а еще, как минимум, несколько. Но как я уже говорил, это обусловлено продолжением диктанта свыше, и еще целой мирриадой обстоятельств. А главное, если будет продолжатся внутренняя необходимость заниматься литературой, то следующая книга появится непременно. В каком стиле, формате, и даже на каком языке, я пока не знаю, но, признаться, мне самому будет интересен процесс узнавания.
© RUNYweb.com
Добавить комментарий
0 комментариев