-->
Понедельник, 18 Марта 2024

Оценить материал


Вставить в блог

Bookmark and Share

Глеб Морев: «Россия продолжает сочинять удручающе предсказуемый исторический нарратив»

1 Августа, 2014, Беседовал Геннадий Кацов

Глеб Морев  - литературовед, редактор, литературный деятель, журналист.

Глеб Морев - литературовед, редактор, литературный деятель, журналист.

Глеб Морев  - литературовед, редактор, литературный деятель, журналист. Родился в 1968 г. в Ленинграде. Окончил философский факультет Тартуского университета (отделение русского языка и литературы) в 1992 г. Специалист по истории русской литературы XX века (М. Кузмин, Андрей Николев, Евгений Харитонов и др.).

Автор статей и публикаций по истории русской литературы первой половины ХХ века в "Лицах", "Лотмановском сборнике", "Минувшем", "Новом литературном обозрении", "Тыняновском сборнике", "Europa Orientalis", "Russian Literature" и других изданиях. Составитель и редактор поэтической серии “Премия Андрея Белого” в издательстве “Новое литературное обозрение” (2000-2005).

В 1989—1992 гг. — младший, а затем старший научный сотрудник Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. В 1993—1997 гг. — докторант Еврейского Университета в Иерусалиме. В 1998 г. — редактор журнала «Сеанс» (Санкт-Петербург). В 1999—2002 гг. — главный редактор журнала «Новая Русская Книга» (Санкт-Петербург). С 2002 г. — в Москве, главный редактор журнала «Критическая Масса» (2002—2007). В 2008 — 2012 гг. — шеф-редактор раздела «Медиа» сайта OpenSpace.ru. С 2012 г. — шеф-редактор отдела «Литература» сайта Colta.ru.

Член редколлегии журнала «Зеркало» (Тель-Авив, с 1996), Комитета Премии Андрея Белого (1999-2014), Литературной академии премии «Большая книга» (с 2007), Коллегии номинаторов Фонда стипендий памяти Иосифа Бродского (с 2007).

Глеб, насколько критик, интерпретатор текстов определяет сегодня (как, к примеру, в искусстве куратор выставок и владельцы галерей) список значимых литперсонажей, писательский пул и писательскую иерархию? Возможно ли сегодня культурное явление без поддержки корпуса критиков, то есть так же ли актуальна еще чеховская ироническая сентенция: «Мнение профессора: не Шекспир главное, а примечания к нему»?
Параллели между областью изящной словесности и другими сегментами человеческой активности - в частности, с артом - дело, несомненно, привлекательное, но опасное. Опрокидывая на литературу ценностную сетку или терминологический словарь иной социокультурной реальности, мы, с одной стороны, имеем хороший пример работы механизма остранения. На этом нехитром приеме были основаны целые критические проекты недавнего времени, скажем, тексты Льва Данилкина, который в начале нулевых перенес на рецензионные полосы "Афиши" лексику экономических полос "Коммерсанта" и "Ведомостей". Это было свежо и остроумно, но любая пластинка от многократного проигрывания вместо внятных звуков начинает издавать удручающее шипение. Автоматизация приема, помноженная на дурновкусие и идейную тенденциозность, породили в "Афише", увы, многолетний шум, закончившийся взвизгами вроде "великий русский поэт Олеся Николаева". Слушать это давно не было никаких сил, но, слава богу, этот критический проект завершен. Однако, мы отвлеклись. Вернемся к другой стороне.

Так вот, с другой стороны, помимо освежающего эффекта остранения, сопоставление литературы и арта обнаруживает не общность, но, скорее, различие между ними.

Начать с того, что область actual art, где связка автор-комментатор/куратор, действительно, является непременной частью процесса, не равна всей области современного искусства вообще. Илья Глазунов или портретист Шилов всегда были сами себе кураторами и, как видим, неплохо устроились, По крайней мере, в России. То есть, если продолжать аналогию, то сегменту актуального искусства соответствует в литературе сравнительно небольшой сегмент актуальной словесности, сконцентрированной - и в стихах и в прозе - на развитии художественного языка и небанальных смыслах. Роль осмысляющего метатекста в этом сегменте чрезвычайно велика. И поэтому так ощутим сегодня его дефицит в актуальной литературе - где лучшими критиками поэзии до сих пор остаются сами поэты (эта ситуация сложилась уже к концу 1990-х), а ключевые прозаики - назову хотя бы Александра Ильянена и Александра Гольдштейна - до сих пор не дождались внятного критического описания.

Есть, однако, существенная деталь. Рынок актуального искусства есть, а рынка актуальной литературы нет, никогда не было и, полагаю, не будет. Шансы более или менее выгодно "рукопись продать" появляются у автора лишь по мере движения из ниши актуальной словесности в сторону массмаркета - и так было всегда, от Пушкина до Сорокина. В массмаркете связка автор-интерпретатор/куратор совершенно факультативна. Поэтому так характерен бунт того же Сорокина против критики в период его расставания с концептуализмом и пришедшейся на середину нулевых активной устремленности к "широкому читателю" и рыночным тиражам: слишком тесная связь с интерпретатором, как "стигма" актуального искусства дискредитировала его на новом поприще.

Рынок совершенно не нуждается в критиках, но лишь в сочинителях продажных (во всех смыслах) аннотаций в глянце, и последующая легитимация того или иного автора определяется исключительно количеством проданных копий. В пространстве же "актуального" критик/куратор (эту функцию выполняют здесь издатели) зачастую создает автора, как в свое время Борис Кузьминский двухполосной публикацией в газете "Сегодня" "создал" Веру Павлову. При этом качество "продюсируемого" текста, увы, может не играть решающей роли - так, "Ад маргинем" слепил из словесной руды Проханова, уже опубликованной к тому времени выморочно-советской "Роман-газетой", книжку "Господин Гексоген", сделав ее фактом литературной жизни начала нулевых, а литературному вкусу Григория Ревзина мы обязаны популярностью ресентиментной графомании Максима Кантора "Учебник рисования" - согласитесь, не часто в "Коммерсанте" появляются колонки с названием "Великий русский роман".

Что же до пресловутого bon mot Чехова, то, во-первых, его первопубликация в 1914 году - это как раз результат работы комментаторов-текстологов, а, во-вторых, если отбросить привлекший Чехова полемический напор, комичный своим пафосом, то профессор, разумеется прав: адекватное понимание текстов прошлого невозможно вне историко-культурного комментария.

Другое дело, что такая полнота чтения может показаться (и оказаться) избыточной для рядового читателя. Но это отдельный разговор, не имеющий отношения к актуальной словесности.

Издательства, как институция, от которой зависит автор... Созданные в начале 1990-х несколько издательств, вроде «Нового литературного обозрения», «Ad Marginem», «Логоса», «О.Г.И.» в Москве; «Академического проекта», «ИНАПРЕСС», Издательства Ивана Лимбаха в Петербурге частично прекратили свое существование, а оставшиеся все жестче подминаются издательствами коммерческими. Среди последних все четче видна тенденция к централизации. В таких условиях останется одно-два крупных издательства, которые, как в былые времена «Прогресс» или «Советский писатель», будут формировать литературный поток согласно своей идеологии – и конъюнктурной, и политически ангажированной. Так что, вперед, в прошлое?
Ну, из перечисленных вами институций, насколько я знаю, прекратила существование лишь одна - петербургский "Академический проект". (Зато с этим украденным у петербуржцев названием продолжает существовать симпатичное московское издательство.) Так что все не так катастрофично. Тем более, что и упомянутый нами "Ад маргинем", поняв бесперспективность ставки на "национальный продукт", так скандализировавшей интеллектуальное сообщество на рубеже веков, пару лет назад с помощью денег Абрамовича вернулся от издания отечественного трэша типа Проханова и Елизарова фактически к своей просветительской программе 1990-х - Сьюзен Зонтаг, Барт, Беньямин etc., etc. И слава богу.

На массовом книжном рынке монополистом является ЭКСМО, поглотившее не так давно другого монстра - АСТ. Однако, в рамках новой структуры сохранились все имевшие ценность издательские подразделения - и замечательная мемуарная и историческая линейка Corpus'а Варвары Горностаевой, и интеллигентская беллетристика Редакции Елены Шубиной. Так что здесь я никакой тенденции к унификации не наблюдаю. Особенно, учитывая то, что продолжают свои уникальные проекты и "Колонна" Дмитрия Волчека, и АРГО-Риск Дмитрия Кузьмина, и "Новое издательство" Андрея Курилкина. Открылась отличная издательская программа института "Стрелка". 

Книги с точки зрения властей до сих пор представлялись столь ничтожным в смысле политических рисков предметом, что всякая цензурная активность - за исключением идиотических законодательных инициатив отдельных депутатов - покамест обходила их стороной. Изо всех искусств для власти важнейшим является, как известно, кино - надо, видимо, подождать, пока разберутся с ним.  

На Западе, в частности в США, университеты выступают той самой инстанцией, которая в немалой степени формирует литературный процесс. Почему такой вид кодификации практически отсутствует в современной России?
Я думаю, что это, прежде всего, связано с бедностью наших учебных заведений. Им бы своих профессоров прокормить, где уж тут думать про писателей. Это если иметь в виду программы типа creative writing. В России их нет. Однако в российском публичном поле, к великому сожалению, никак не представлена и прямо не связанная с наличием или отсутствием бюджетов фигура университетского профессора, как публичного интеллектуала, влияющего через медиа на самые разные актуальные культурные процессы. Можно сказать, что эта ниша утеряна на глазах - ведь еще на нашей памяти ее достойно занимали Лихачев, Лотман и Аверинцев. Если и есть у нас редкий университетский интеллектуал, высказывающийся по сегодняшней повестке дня, то им оказывается американский профессор - к примеру, Михаил Ямпольский. 

Видите ли вы конкуренцию между онлайн-изданиями и существующими литературными журналами? Насколько они дополняют друг друга?
О какой-либо конкуренции между онлайном и бумагой уже лет десять говорить не приходится - на наших глазах произошла полная и окончательная победа интернета. В публичном поле остаются лишь издания, имеющие онлайн-версию - неважно, представительство ли это в Журнальном зале, или собственная страница. Самые находчивые обзаводятся и тем, и другим. При этом категорически не работают любые попытки того, что называется монетизацией контента. Деньги за свои статьи с трудом собирают даже "Ведомости" - газета буржуазии - что говорить о малоимущей референтной группе толстых журналов? Упорствующих, типа журнала "Вопросы литературы", настигает полная маргинализация - никаких резонов публиковаться там, за исключением библиографической статистики для защиты диссертаций, нет - резонансное поле таких изданий равно нулю. Проще говоря, их никто не читает.

Если же говорить о конкуренции форматов - толстый журнал versus сайт - то все зависит от жанра. Большая проза по-прежнему прочно прописана по журнальному ведомству, а вот стихи или статьи давно освоились на литературных сайтах и в блогах авторов - в Живом журнале и фейсбуке. Свой новый роман Александр Ильянен вообще выкладывает в В Контакте - зачем ему литературный журнал?

И в виртуальном мире появились известные, брендовые издания, вроде вашей Colta.ru, и в реальном немалой части известных журналов удается держать марку. Сохранилось ли сегодня понятие «престижной публикации»? «Престижные российские издания» - какие это, на ваш вкус?
В условиях интернета, как впрочем и на бумаге, престижность определяется затрудненностью попадания на те или иные страницы. Одно дело, когда ты сам волен публиковать свои тексты, другое - когда для публикации необходимо пройти традиционный редакторский фильтр. Чем этот фильтр мельче, труднопроходимее, тем и публикация престижнее - так бывало во все времена и переход большей части публикационного процесса - за исключением книжного - в виртуальный мир ничего тут не изменил. На мой вкус, интереснее игры с форматами. Опубликовать стихи  или прозу в толстом журнале фокус небольшой, а вот поместить их же в глянцевый или политический контекст большого медиа - это, действительно, интересно. Или наоборот - задействовать фигуру из поп-мира в формате интеллектуального издания - тут всегда какой-то слом привычного восприятия, такие вещи запоминаются как медийные удачи. А места, такими удачами отмеченные, - как престижные.

Как бы вы маркировали понятие «поэт»? Тот ли это «поэт (писатель, узоротворец)..., кто дописался до своего узора…», как говорил Евгений Харитонов?Продолжу оборванную вами цитату, в ней важно каждое слово: “...рынка на него нет или будет, теперь ему все равно, он только и может его ткать как заведенный. Всё, его из этой его жизни уже не вытянешь. Так он там и будет жить и погибать”. Да, это он - определение поэта, принадлежащее Харитонову, одно из самых емких в нашей литературе, как одним из самых последовательных и полных воплощений поэта в ней был сам Харитонов. Доминантой поэтического творчества - понятно, что речь здесь идет о прозе, равно как о поэзии, ведь еще со времен Андрея Белого граница между новаторской русской прозой и стихами весьма условна - всегда будет установка на “план выражения”, как говорят семиотики. И установка бескомпромиссная - поэт помнит поздние слова Пушкина “поэзия не всегда ли есть наслаждение малого числа избранных”. Художественная правда, как она ему видится, всегда важнее общественной конъюнктуры. Это не значит, что в какой-то момент правда поэта и запросы публики не могут совпасть - могут, разумеется, как совпадали у молодого Пушкина или зрелого Блока. Не говоря о позднейшей - посмертной (как у Хлебникова или Венедикта Ерофеева) или прижизненной (как, скажем, у Бродского или Саши Соколова) канонизации. Но эти моменты факультативны для внутреннего развития их языка - и не они определяют его жестокую логику. Не случайно при разговоре о поэте мы традиционно оперируем словами высокого регистра - путь, гибель. Здесь они зачастую приобретают и неметафорическое значение, навсегда отделяя тексты поэта от благополучной беллетристики и банализирующего рифмования. 

Насколько высок сегодня интерес к культуре, когда зашкаливает интерес к политике, к реальным событиям на новостном поле, где акционизм и хэппенинг развиваются по самым завораживающим и крутым сценариям?
Мне кажется, что культура не соревнуется с политикой и новостной повесткой. И вообще существует вне зависимости от того, насколько широк тот интерес, который она вызывает. Есть интерес - и слава богу, нет - тоже не страшно. Пройдет время и будет. Все это вопросы не существа культуры, а, скорее, культурной политики и экономики. Для ответа на них мы должны подробно дефинировать само понятие культуры, классифицировать ее и т.д. Потому как есть области масс-медиальной культуры, целиком зависящие от интереса публики, а есть сферы, автономные от него. Мне, разумеется, любопытнее вторые, хотя своя привлекательность в выдающихся явлениях масскульта есть. Тот же Харитонов замечательно выразил зачарованность этой властностью: “Заход в поп-культуру. Сколько раз я мечтал туда зайти. — Уж если и разлюбишь, так теперь — так! теперь! — С этой грубостью не сравнятся никакие тонкости. Только у меня отпела Пугачева, и окон за 10 она запела”. Никакие колебания общественных настроений не должны провоцировать алармизм и пророчества о конце света, конце русской литературы и новом закате Европы - за всеми подобными заявлениями стоит, прежде всего, глубоко личностная фрустрированность и огранниченность их авторов. В конце концов, количество мест в Большом театре не изменилось за полтора века - на судьбе русского балета это никак не отразилось.

Не кажется ли вам, что закручивание гаек в современной России и в социально-политической сфере, и в культурной, может привести к ситуации, которую вы комментируете в замечательной книге 1998 года под вашей редакцией - Дневнике 1934 года М. Кузмина. Как пишет Кузмин, определяя ситуацию 1920-1930-х годов: «Настоящее – смерть. В метафизическом смысле, разумеется».
Разумеется, как и любое закручивание гаек, то есть любое препятствование органическому течению культурного, равно как и политического процессов, нынешнее ни к чему хорошему не приведет. Не в смысле упадка культуры - культура, как мы знаем, вещь довольно вандалоустойчивая, и, принимая целиком квалификацию эпохи, данную Кузминым, мы помним, что синхронно если не печаталось, то писалось на рубеже 20-30-х в России. Да даже и печаталось: "Форель", "Второе рождение", "Козлиная песнь", "Путешествие в Армению", “Зависть”, “Смерть Вазир-Мухтара”, "Город Эн". Так что за культуру переживать не приходится. А вот за ее делателей - да. Психологический дискомфорт нарастает. Но если в тридцатые метафизическая смерть обернулась для многих и многих буквальной гибелью, то нынешние заморозки в сфере культуры (но не в политической сфере) выглядят покуда скорее пародийными. Тут, в отличие от Украины, вместо крови льется, как в "Балаганчике", клюквенный сок. Эйхенбаум в то же примерно, что и Кузмин, время, говорил: "Я не обижаюсь на современность - эта роскошь для меня недоступна, потому что я много занимался историей литературы". И действительно, сегодня не только ученый-гуманитарий без труда ловит банальные, как “кровь-любовь” или “розы-морозы”, исторические рифмы: Россия со своим извечно гипертрофированным государством, вечной неразделенностью власти и частной собственности, слабостью гражданских институтов и глубокой неадекватностью фантомной империи продолжает сочинять удручающе предсказуемый исторический нарратив. Без малого двести лет назад император Николай Павлович считал, что для предотвращения революции нужно противопоставить Россию Европе, сейчас так считает Владимир Путин - небольшая новость, ей-богу. Честно говоря, в 1998 году, публикуя Дневник Кузмина, я не рассчитывал, что нам придется в этом нарративе вновь оказаться - казалось, что дурная бесконечность нарушена революцией 1991 года или, как ее нынче справедливо именуют, “революцией Гайдара”. Нынче же приходится тратить эмоции на выращенную Путиным обезьяну николаевской России и СССР одновременно, и в ряд актуальных политологов вновь встает Чаадаев: “Здесь все живы и здоровы; народность преуспевает; … лапотный элемент в полном развитии; ежедневно делаем новые открытия, открываем славян повсюду; на днях вытолкаем из миру все неединокровное”.

Все это очень и очень докучно и досадно. Но! Вспомните того же Кузмина - “ты, читатель, своей жизни не писец, неизвестен тебе повести конец”. Если угодно, назовите это, чтоб далеко не уходить из тридцатых годов, “поисками оптимизма”, - однако эта непредсказуемость по меньшей мере бодрит.

© RUNYweb.com

Просмотров: 13353

Вставить в блог

Оценить материал

Отправить другу



Добавить комментарий

Введите символы, изображенные на картинке в поле слева.
 

0 комментариев

И Н Т Е Р В Ь Ю

НАЙТИ ДОКТОРА

Новостная лента

Все новости