-->
Суббота, 20 Апреля 2024

Оценить материал


Вставить в блог

Bookmark and Share

Еще читать в этом разделе

Все материалы раздела

Литературный Нью-Йорк. Поэт и город

11 Октября, 2012, Андрей Грицман

Литературный Нью-Йорк. Поэт и город

Литературный Нью-Йорк. Поэт и город

Поэтический старый Нью-Йорк

Нью-Йорк не похож ни на один город мира. С самого начала он был очень живым городом, таким остается и по сей день. Один из секретов этого явления – на фоне сложившихся традиций, на фоне сформировавшейся души и духа города – продолжается постоянный приток “свежей крови”, новых людей, новых языков, идей; единения с окружающим миром через океаны и континенты и, одновременно, – отталкивания от него в постоянном поиске своего. Все дороги ведут в Нью-Йорк.

Есть итальянский Нью-Йорк, ирландский, китайский, и есть Нью-Йорк русский. На протяжении многих десятилетий отношения с окружающей жизненной реальностью менялись. Русская диаспора естественным образом прорастала в жизнь города, становилась его неотъемлемой частью. И сегодня уже невозможно представить себе город без русского Нью-Йорка – живой, активной, бурлящей части этого великого города.

С самого начала история Нью-Йорка связана с его литературной жизнью, с теми странными, эксцентричными, литературными персонажами, которые неотделимы от этого города – Уолт Уитмен, Уильям Карлос Уильямс, Дилан Томас, Франк О'Хара.

Уитмен жил и в Бруклине, в Нью-Джерси, и на Лонг-Айленде, пропадал в барах Нью-Йорка, занимался продажей недвижимости, работал медбратом в госпиталях во время американской гражданской войны, впитал в себя этот город – его морской воздух, висящую маревом влажность. Это выразилось в долгом, длинном дыхании его свободного стиха, который подарил особую мелодику речи поколениям американских поэтов, пришедших после него.

Как заметил Мандельштам, “Америка лучше этой, пока что умопостигаемой, Европы. Америка, растратив свой филологический запас, вывезенный из Европы, как бы ошалела и призадумалась, и вдруг завела свою собственную филологию, откуда-то выкопала Уитмена, и он, как новый Адам, стал давать имена вещам, дал образец первобытной, номенклатурной поэзии, под стать самому Гомеру. Россия – не Америка, к нам нет филологического ввозу; не прорастет у нас диковинный поэт, вроде Эдгара По, как дерево от пальмовой косточки, переплывшей океан с пароходом” (“О природе слова”). Уитмен отошел от условного мира классической поэзии и слил язык с субстратом, с окружающим миром, с ландшафтом Лонг-Айленда и Нью-Джерси. Смею заметить, что таким “филологическим ввозом”, оплодотворяющим американскую культуру, стали писатели-эмигранты.

Город и река – вот явная или подспудная тема большинства американских поэтов и писателей, связанных с Нью-Йорком.

Гений американской литературы, чтимый Мандельштамом, – Эдгар Аллан По – жил в Балтиморе, затем в Ричмонде, но часть его жизни прошла в Манхэттене, на Верхнем Вестсайде. Там стоял его небольшой дом, из которого Эдгар По выходил на Гудзон, в тот же самый Riverside Park, в котором мы и поныне гуляем. Потом на этом месте построили большие красивые, “предвоенные” (до 1-й Мировой войны) архитектурные сооружения, каменные дредноуты – здания, которые сейчас украшают набережную Гудзона.

Уильям Карлос Уильямс – великий поэт середины ХХ века, врач, жил в городе Резерфорд в Нью-Джерси, периодически переезжал на пароме через Гудзон, чтобы увидеться с друзьями по искусству в Greenwich Village, а иногда собирал поэтические кружки у себя дома, в Нью-Джерси.

“Pete’s Tavern” – самый долговечный ирландский паб в городе, построенный в 1864 году; со своей собственной пивоварней, он становится любимым местом журналистов, бейсболистов и писателей начала ХХ века. Там, за вторым от входа столиком, справа, О’Генри написал свои короткие нью-йоркские рассказы. Сейчас над этим столиком висят старые черно-белые фотографии его друзей и собутыльников, бейсбольных спортивных комментаторов и журналистов.

Другим легендарным местом в Нью-Йорке является старинный ирландский бар “McSorley’s”. Там, естественно, тоже есть своя марка пива. Место маленькое, со сводчатым потолком, с множеством оплывающих свечей. Там собирался разный люд, в том числе – поэты и писатели. В этом месте в 20-е годы написано знаменитое стихотворение Э.Э. Каммингса “I was sitting at ‘mcsorley’s”. Обычно Э.Э. Каммингс и другие завсегдатаи сидели за столиком недалеко от старинной чугунной печки. Место это знаменито тем, что в 1-ю Мировую войну в него заходили американские солдаты перед отправкой за океан, в Европу, воевать. Там выпивали по последней кружке пива и прятали записку с пожеланием за большое зеркало у бара. Говорят, что до сих пор там лежит много таких записок, авторы которых так никогда и не вернулись в родной Нью-Йорк.

В районе Колумбийского университета, в популярном баре в верхнем Манхеттене, собиралась группа известных “коммунистов”: Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз, Джек Керуак и другие “битники”. Эта группа, приобретшая мировую известность, собиралась в нескольких “точках” в Манхэттене: бар San Remo в Greenwich Village, Cedar Tavern на University Place, популярная таверна “White Horse” и знаменитый отель Chelsea. Дилан Томас любил бывать в “Белой Лошади” (так ее стали называть русские поэты), где регулярно выпивал и записывал... Там же, на улице, недалеко от этой таверны, и прервалась его жизнь.

Отель Chelsea, на западной 23-й улице – место уникальное, сохранившее свой первоначальный декор до сих пор. В нем жили многие поэты, писатели, музыканты того времени – периода расцвета 40–50-х годов. У этого отеля зловещая слава: там произошло самое большое количество самоубийств, – больше, чем в каком бы то ни было отеле Нью-Йорка, а может быть, и мира, – что связано с типом обитавших там постояльцев, с их образом жизни. В 30–50-е годы американские поэты как никогда злоупотребляли “зеленым змием” (до эры наркотиков, марихуаны и до эры “академизации” американской культуры). Жертвами алкоголя стали известный молодой американский поэт Харт Крейн, а также Франк О'Хара, Элизабет Бишоп и многие другие.

Отель Algonquin (западная 44-я улица) – знаменитое место, где собирались представители всех видов творчества середины прошлого века (легендарный “круглый стол”). Собрания эти проходили во главе с харизматичной Дороти Паркер, царившей в кружке, включавшем писателей, а также литературных, театральных и музыкальных критиков: Хейвуда Хейла Брауна, Эдну Фербер, Харпо Марка, Александра Вуллкотта и других. Там, на следующий же день, выносились приговоры новым пьесам, спектаклям, выставкам. Это было, говоря современным языком, “медийное” место. Группа была также знаменита своими шутками, розыгрышами и чрезвычайно яркими и точными оценками ведущих персонажей художественной жизни Нью-Йорка, да и Америки в целом.

Как когда-то в Париже, нью-йоркские литераторы, поэты и художники составляют единую творческую среду. Однако в Нью-Йорке, – месте рождения джаза, развития блюза и различных вариантов рока – литературная среда сливается также в одну яркую мозаику с этими музыкальными направлениями. Особенно это проявилось в истории Боба Дилана. Невысокий, худощавый еврейский парень из Миннесоты – с холодного, завьюженного Среднего Запада – появляется в Нью-Йорке. Местом его творческого развития становится Greenwich Village – западная 4-я улица, где он поселился; кафе Wha, в котором после его выступлений кормили в задней комнате гамбургерами и жареной картошкой. Сегодня Bob Dylan – не только знаменитый автор, исполнитель своего собственного жанра (смеси блюза, фолк, рока и авторской песни), – но и один из ведущих кандидатов на получение Нобелевской премии по литературе, после нескольких десятков лет своей оригинальной поэтической деятельности.

В Гринвич-Виллидже начинали легендарные “Talking Heads” с Дэвидом Бирном. В Village Vanguard играли все легенды американского джаза. Не случайно и то, что многие американские поэты – особенно в Нью-Йорке – связаны с культурой музыки, джаза, рока, и ими создано много хороших стихов или посвященных музыкантам, или использующих тему, а порой даже ритмическую структуру джаза или блюза. В их числе – Марвин Белл, Лэнгстон Хьюз, Хейден Каррут, Барон Уормсер и многие другие. Существуют замечательные антологии американской поэзии джаза.

В конце 40-х – начале 50-х годов, после 2-й Мировой войны, в Нью-Йорк хлынула волна беженцев из Европы, в том числе множество европейских интеллектуалов, людей искусства.

В те годы в районе Нью-Йорка работали Уильям Карлос Уильямс, Франк О'Хара (куратор художественных галерей), приезжал и Уоллес Стивенс. С Гринвич-Виллиджем связан нью-йоркский период жизни выдающегося писателя Пол Боулз (автора знаменитого романа “Sheltering Sky” (“Под покровом небес”).

Это было еще и время Гершвина, начала проникновения блюза с дельты Миссисипи и урбанного “электрического” блюза из Чикаго.

Два поколения послевоенных художников создавали панораму художественной жизни этого великого города, – в основном так называемые “абстрактные экспрессионисты”. Группа “мятежных художников” (Rebel Painters) – Виллем де Кунинг, Джексон Поллок, Марк Ротко, Роберт Мазервелл – развивала свое искусство в Нью-Йорке. После них пришла следующая мощная волна – Роберт Раушенберг, Сай Твомбли, Jasper Jones. Отдельное место занимает ни на кого не похожий американский художник Эдвард Хоппер, создавший свою собственную художественную вселенную. Периодически он жил и работал на живописном полуострове Кейп-Код, не принимая участия в сумасшедшей богемной жизни Нью-Йорка. Однако основная часть его жизни связана с Гринвич-Виллиджем, на Вашингтон-сквер.

Русские голоса Нью-Йорка

О первых двух волнах русской эмиграции много написано, в особенности на страницах “Нового Журнала”.

Отдельное место занимает здесь Владимир Набоков, переселившийся в Америку. Он прочно вошел и в научную, и в литературную жизнь Соединенных Штатов. Как указывает Нина Берберова в своей известной книге “Курсив мой”: “Набоков является единственным русским автором (как в России, так и в эмиграции), который принадлежит всему русскому миру (или всему миру вообще). Для художника такого типа факт принадлежности к одной определенной национальности или к определенному языку не играет больше существенной роли (курсив мой – А. Г.). Позднее явление это развилось, и появилось больше представителей этого направления ‘космополитов’, а точнее – прямых продолжателей акмеизма; я называю это – ‘неоакмеизмом’”.

Связующими звеньями литературы всех волн эмиграции стали, в первую очередь, легендарный “Новый Журнал”, а также альманах “Встречи” (издатель – замечательный поэт и эссеист Валентина Синкевич); в какой-то мере “Новое русское слово”. Однако наша задача – осветить развитие русской литературной диаспоры в Америке в последние 30 лет.

Главное отличие первых двух волн эмиграции от третьей и четвертой – отношение к России. Если для авторов первых двух волн – белоэмигрантов и послевоенных беженцев – характерны истинная ностальгия, тоска по потерянной родине и угасающая надежда на возвращение, то для последних волн переселенцев их историческая родина не стала недостижимой надеждой, которая для русского рассеяния брезжила миражом сквозь туманную и дымную призму межвоенных Парижа и Берлина. Представители двух последних потоков – “советские люди”, выросшие в советской России и знавшие только ее, то есть совсем другую, не бунинскую, не алдановскую, культуру. У этих поколений есть странная “ностальгия” к советским песням, фильмам, все отравившая “лагерная” ментальность и даже – “лагерное арго” (“феномен Высоцкого” – зеркало российской культуры второй половины ХХ века).

Уже третья волна эмиграции принципиально отличалась от первых двух – это, в основном, была этническая еврейская эмиграция, включившая в свой поток ряд писателей-диссидентов, выдворенных из Советского Союза или вынужденных покинуть страну, в которой они жили как “внутренние эмигранты”: Александр Солженицин, Иосиф Бродский, Василий Аксенов, Юз Алешковский, Сергей Довлатов, Наум Коржавин и, позднее, Петр Вайль, Александр Генис, Эдуард Лимонов, Юрий Милославский. Прибытие этих чрезвычайно талантливых художников значительно оживило русскую литературную жизнь Нью-Йорка: создается газета “Новый Американец”, в основном связанная с творческой работой Сергея Довлатова, Петра Вайля и Александра Гениса.

Эта волна эмиграции тесно связана с американской художественной действительностью: Бродский начинает писать по-английски, активно публиковаться в американской периодике, выступать перед американскими любителями литературы и поэзии; Аксенов живо общается с представителями художественных кругов Соединенных Штатов. В их творчестве менее выражена тоска по родине и мечты о возвращении. У Лимонова – горькое, но живое описание Нью-Йорка, не со стороны, а изнутри “муравейника”, “плавильного котла” страстей, свободы, отчаяния, надежды, любви (“Это я – Эдичка”, “Палач”). Все это – мощные ростки самостоятельной русскоязычной культуры, словесности в Новом Свете. Вне Нью-Йорка, но с визитами и выступлениями в этом городе, творили значительные русские литераторы – такие, как ленинградские поэты Лев Лосев (Нью-Хемпшир), Дмитрий Бобышев (Иллинойс), профессорствовавшие в американских университетах.

Напомню, что уже после Второй мировой, с началом “холодной” войны, в США появилось множество кафедр славистики, “мозговых центров” (“think tank”). У русской словесности, как зарубежной, так и диссидентской, из Советского Союза, появилась поддержка “тамиздата” (YMCA-PRESS, Издательство им. Чехова, позже – легендарный “Ардис” Карла Проффера, еще позже – “Эрмитаж” И. Ефимова и другие).

Как же происходило “вживание” русского художника в живую творческую ткань Нью-Йорка в 1970–90-е годы? В одном из интервью Иосиф Бродский заметил, что писать о Нью-Йорке невозможно из-за свойств этого города. Если бы стихи мог писать супермен или какой-то другой герой комиксов, – тогда другое дело... С тех пор было написано немало стихов о Нью-Йорке, но самое главное, представители русской словесности так или иначе нашли свою собственную жизнь в этом городе, сроднились с ним, нашли свой собственный голос в многоголосии Нью-Йорка. В частности, и сам Бродский стал частью этого города – известны места, где он жил, где и с кем встречался: ресторан “Русский самовар”, где он любил сидеть в своем знаменитом углу с приятелями, какую музыку он любил в исполнениии несравненного Александра Избицера, кафе “Данте” в Гринвиче и т. д. Так в русской традиции появился Нью-Йорк Бродского, как существует Петербург Достоевского, Пушкина и Гоголя.

Константин Кузьминский и его круг со временем стали такой же неотъемлемой принадлежностью русского Нью-Йорка, как и респектабельные “Новое русское слово” или “Новый Журнал”. Его подвал в Бруклине, огромные псы, прием “посетителей” (непременно в халате) – в основном, представителей русской нью-йоркской арт-богемы, – его резкие, ернические статьи, критикующие всех и вся, – все это стало своеобразным катализатором художественного процесса в Нью-Йорке. Создавался некий образ русской арт-богемы. В какой-то степени продолжением и отражением этой нью-йоркской богемной жизни второй половины 90-х – начала 2000-х годов явились мемуарные записки Юлии Беломлинской “Бедная девушка”, в которых читатель может найти “словесные” портреты многих заметных деятелей искусства в Нью-Йорке.

Константин Кузьминский, Алексей Хвостенко (Париж–Нью-Йорк), Михаил Гробман (Тель-Авив), все – ленинградцы, являлись яркими представителями особого, характерного жанра – “постмодернизма по жизни”. Современные писатели и поэты – “постмодернисты” от литературы – ведут зачастую вполне “нормальную” жизнь, сознательно создают произведения стиля “постмодерн”, вольно или невольно коммерциализируя “постмодернизм”. Кузьминский или тот же Хвостенко, Хвост, действительно жили и творили всерьез, а казалось, в шутку. Характерным для такого “постмодернизма по жизни” является многообразие жанров, стихи (весьма разного качества), яркие мемуарные записки, остроумные “репризы”, живопись и скульптура часто – вызывающего характера (в случае Хвоста). Хвостенко был также известным исполнителем песен собственного сочинения, искусно вплетающим джазовые композиции в свое песенное творчество. Некоторые стали “хитами” и шлягерами.

Очень важна и издательская деятельность этих людей. Надо поклониться Константину Кузьминскому за его “Голубую лагуну” – первую ласточку среди появившихся впоследствии серий разнообразных антологий современной литературы. Без этой антологии, без Кузьминского, большой пласт андеграундной поэзии, литературы, творчества художников бесследно ушел бы глубоко под лед.

Понятно, что “все уже было” – и “пощечина общественному вкусу”, и “желтая кофта”, и пьяные безобразия... Но все же в творчестве этих людей сквозила истинная художественность. Алексей Хвостенко прожил в Нью-Йорке всего несколько лет. Появившись в 90-е годы, они вместе с Юлей Беломлинской заняли одну из студий в кирпичном здании бывшей фабрики в Джерси-Сити, на берегу Гудзона, которое заселили и обжили художники. В первый раз я увидел его на шхуне “Плавающая сковорода”, пришвартованной у Челси, где в большом, битком набитом трюме был концерт Хвоста с группой “Аукцион”. Хвостенко яркой кометой пролетел по нью-йоркской жизни. Он устраивал в своей мастерской джазовые концерты с батареями дешевого Божоле, – как впоследствии и в Париже, в своем подвальном клубе “Симпозион”, – в окружении странных концептуальных машин, картин друзей-художников... Все это подкипало в уникальном энергетическом “поле” Хвоста, – с его музыкой, песнями, стихами.

Говоря о топологии искусства Нью-Йорка, необходимо подчеркнуть роль мастерских художников, где не только собирались выпить и поговорить собратья по искусству, но которые стали местами поэтических чтений и встреч – не “квартирников”, а “галерейников”. Кроме мастерской Хвостенко в Джерси-Сити, славились мастерская Виталия Комара и Александра Меламида на Лиспенард-стрит в Сохо, где чтения проходили в окружении памятников “соц-арта”, мастерская скульптора Владимира Каневского в Хобокене и другие.

Иногда с выступлениями в Нью-Йорк приезжал давно поселившийся в Бостоне Наум Коржавин. Это – отдельная, самостоятельная линия в искусстве русской диаспоры. Коржавин – традиционалист, известный диссидентский поэт, который полностью сохранил свою поэтическую линию за десятки лет жизни в Америке. Он по-прежнему в центре внимания старшего поколения переселенцев, для которых ранние коржавинские стихи ассоциируются с “близким сердцу” несколько романтизированным “периодом диссидентства”.

Одним из значительных поэтов, живущим Иллинойсе, но нередко приезжавшим и выступавшим в Нью-Йорке, – является Дмитрий Бобышев. Его творчество не нуждается в представлении – он член хорошо известной “ленинградской группы”, и через десятилетия в Америке пронес свою чашу добротного, крепкого стиха, свой собственный, поставленный голос.

Особенным и весьма неожиданным для русской поэтической жизни Нью-Йорка стало появление Александра Петровича Межирова, поэта “фронтового” поколения, к которому, как он сам считал, он по сути никогда не принадлежал. Для меня лично общение с этим человеком было бесценным и безусловно наложило определенный отпечаток на восприятие многих вещей, связанных с прошлым, – своего рода мостик в живой литературный процесс 1950–70-х годов в Москве. Места Межирова в Нью-Йорке – это квартира напротив Линкольн центра, редакция журнала “Слово-Word” (редактор Лариса Шенкер), где он недолгое время проводил семинар, а также – биллиардные клубы на Columbus Circle. Будучи уже в достаточно преклонном возрасте, не зная английского языка, да и американской культуры, Межирову удалось создать умные стихи об этой стране.

В течение нескольких десятилетий в Большом Нью-Йорке издавался журнал “Время и мы”. Его основатель и главный редактор Виктор Перельман начинал свой проект много лет назад в Израиле, вместе с Воронелями, однако потом журналы разделились; существующий в Израиле и поныне журнал “22” – один из ведущих литературно-общественных изданий. В 1970-е годы “Время и мы” был одним из наиболее значительных журналов неподцензурной русской словесности – наряду с “Континентом”, “Гранями”. Позже – в 1980–90-е годы – там появились первые публикации Тимура Кибирова, Владимира Гандельсмана, регулярно публиковались эссе и публицистика Дмитрия Быкова. Журнал прекратил свое существование несколько лет тому назад в связи с уходом из жизни Виктора Перельмана. К сожалению мало кто вспоминает его сегодня, однако журнал “Время и мы” бесспорно сыграл свою роль для поддержания живого огня русской культуры в смутное переходное время.

Сходную роль играло издательство “Эрмитаж” под руководством Игоря Ефимова. Сам он когда-то четко определил свою цель – “сохранять страницы русской литературы на берегах реки забвения”. Издательство “Эрмитаж”, расположенное тогда в окрестностях Нью-Йорка, было тесно связано с Иосифом Бродским, который порой рекомендовал авторов для публикации. Так вышли первые два сборника Владимира Гандельсмана, книжка московского поэта Дениса Новикова, нью-йоркского поэта Ины Близнецовой и многих других.

Журнал Александра Очеретянского “Черновик”, так же как и “Время и мы”, – результат неустанной деятельности его создателя и редактора. Несмотря на весьма неровный уровень публикаций, это издание было свежим дуновением на фоне графоманских эмигрантских альманахов и сборников.

Редакция легендарного “Нового Журнала” в течение многих лет располагается на границе Greenwich Village и SoHo, в исконных нью-йоркских манхэттенских местах. В небольшом помещении, заваленном грудами журналов, собирались не только авторы журнала, в 2000-е там проводились литературные суари, заседания Клуба современной философской мысли... Вечера “Нового Журнала” стали проходить в основных “точках” Нью-Йорка: Бруклинская Публичная библиотека, магазин русской книги “21” на 5-й авеню в Манхэттене, культурный клуб “Русский самовар”, а также в специально снятых больших залах, в которых возможна видеозапись, “хроника текущих событий русской словесности”.

К концу 80-х – началу 90-х в Нью-Йорке начали активно публиковаться поэты Марина Темкина и Марина Георгадзе. Современный нью-йоркский художественный круг (условно – “четвертая волна”) складывался с середины 90-х годов. Примерно тогда же в Нью-Йорке появились Владимир Друк, Юлия Беломлинская, Александр Алейник, Ирина Машинская, несколько позже – Владимир Гандельсман, Юлия Трубихина, Мадлена Розенблюм. Затем в Нью-Йорке оказались Бахыт Кенжеев, Виктор Санчук. К этому моменту “подросло” несколько талантливых молодых авторов, поэтов и переводчиков, приехавших в Америку в детстве, – Александр Стесин, Григорий Стариковский, несколько позже – Александр Вейцман, Алексей Гастев-Ткаченко.

Однако к концу 80-х – началу 90-х еще не существовало оформившегося круга поэтов, того, что создает “живой организм”, ту среду, в которой поэты существуют, общаются, обмениваются наболевшим, ссорятся, мирятся – из чего постепенно возникает если не школа, не движение с определенной программой, то, во всяком случае, некая питательная среда, творческая “грибница”. Нечто подобное произошло в 70-х и 80-х с поэтами андеграунда в Москве, с ленинградскими группами.

Лет 20 назад мы с Юлей Беломлинской и Володей Друком решили создать нечто вроде поэтического клуба в маленьком манхэттенском ресторанчике под названием “Дядя Ваня”, на западной 54-й улице, рядом с Бродвеем. Владеет им до сих пор Марина Трошина, актриса, и стены ресторана украшены театральными афишами спектаклей с родными названиями и именами. В “Дяде Ване” началась регулярная бурная богемная жизнь. В небольшое помещение набивалось по 40-50 человек. В течение нескольких лет там выступали многие замечательные поэты: Михаил Айзенберг, Владимир Гандельсман, Владимир Друк, Александр Алейник и другие. Борис Кердимун пел песни своего старинного друга, легендарного Ковенацкого... Веселье и своеобразие обстановки усиливалось тем, что по какой-то таинственной причине микрофон ресторана ловил переговоры из полицейского участка, расположенного напротив. И вот это сочетание русских стихов и американских полицейских команд создавало острое ощущение жизни между двумя мирами. Позднее начались так называемые “двуязычные” чтения, с переводчиками, где собиралась интересная, смешанная компания. Американцам это место чрезвычайно нравилось.

Примерно в то же время произошло еще два важных события в русской богемной жизни Нью-Йорка: поэт, журналист и телеведущий Геннадий Кацов, один из основателей Московского клуба поэзии, широко развернул свою деятельность: на углу 2-й улицы и 2-й Авеню открывается ставшее со временем легендарным кафе “Anyway”, в его газете печатаются все те, кто мало-мальски живо пишет, да и сам Геннадий публикует интереснейшие обзоры богемного Нью-Йорка (так называемая секция “Сельская жизнь”). Там всегда было весело, и набор выступающих в течение тех лет был довольно эклектичный – от нас, грешных, – “нью-йоркской группы”, – до Аиды Ведищевой и Андрея Битова.

В эти же годы создается новый литературный клуб. После кончины Бродского Роман Каплан, владелец ресторана “Русский самовар”, который они когда-то открыли вместе с И. Бродским и М. Барышниковым, предложил перенести наши литературные вечера в “Самовар”: Роману не хотелось, чтобы после смерти поэта и легендарных лет, с ним связанных, ресторан превратился в обыкновенный кабак. Это стало началом эры литературных вечеров в “Русском самоваре”, особенно после пожара, который “способствовал ему много к украшению” и открытию на 2-м этаже зала для выступлений. За эти годы в верхнем зале в “Самоваре” читали свои стихи Анатолий Найман, Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Евгений Рейн, Глеб Шульпяков, Владимир Салимон и др.; а также американцы – Нобелевский лауреат Дерек Уолкотт, Сьюзен Зонтаг, Марк Стрэнд, David Leheman и т. д. Все это описано в замечательной книге Анатолия Наймана “Роман с ‘Самова-ром’”. Как когда-то удачно охарактеризовал те встречи Петр Вайль, это был “самоварный период русской литературы”, который невозможно представить без великолепного пианиста Александра Избицера.

Надо сказать, что к этому времени в Нью-Йорке уже существовало несколько хорошо известных американских литературных клубов-баров: Nuyorican Poets Café – êлуб американской перформанс-поэзии; The Bowery Poetry Club – известный клуб в Гринвич-Виллидже, где выступают несколько поэтических групп Нью-Йорка; знаменитый клуб Святого Марка (на месте бывшего собора), тоже в Greenwich Village, очень популярное место, где проходят, в основном, крупномасштабные поэтические серии и чтения; странный клуб под названием “KGB”, с развешанными по стенам реликвиями “холодной” войны, портретами Ленина и Сталина и плакатами советских времен. Это типично нью-йоркское небольшое, темноватое литературное кафе-клуб, где “small presses”, небольшие книжные издательства, устраивают вечера своих авторов. И, наконец, Cornelia Street Café. Cornelia – одна из самых очаровательных тенистых улиц в Гринвич-Виллидже, между знаменитой Bleecker (которая упоминается в песнях Боба Дилана) и 6-й Авеню. Открыл это кафе четверть века тому назад Robin Hirsh, хороший прозаик и великолепный исполнитель своих произведений, а также – знаток вин. Бессменным куратором серии поэтических чтений (которые проходят 365 дней в году, с 6 до 8) является Angelo Verga, известный нью-йоркский поэт, мастер поэтического чтения, стратегически тонко распределяющий поэтические серии по разным месяцам и дням недели. Здесь выступают авторы от разных издательств; проходит знаменитая “серия монологов”, когда читаются короткие тексты обязательно в форме монолога, и собираются так называемые “культурно-этнические группы” (итальянско-американской поэзии, греческо-американской поэзии и т. д.). Лет 13 назад, после одного из моих чтений на русском и английском, мне было предложенно проводить вечера русско-американской поэзии. После нескольких вечеров выступать в этой серии захотели румыны, и поляки, и украинцы, – таким образом, все переросло в проект под названием “Межкультурная поэтическая серия”. Иногда там выступают и коренные американцы, но обычно – поэты-иностранцы, с переводчиками, или пишущие на английском, не родном для них, языке. В результате возникла идея создания антологии “американской поэзии с акцентом”, которая и была издана года три тому назад под названием Stranger at Home. В антологию были включены только поэты-иностранцы, которые имеют англоязычные публикации. Таким образом, была открыта новая страница в американской поэзии, впрочем, весьма характерная для американской культуры, называемой “melting pot” (“плавильный котел”).

Удивительным образом, к концу 90-х и к началу ХХI века Нью-Йорк становится одним из основных центров зарубежной русской поэзии. Как обычно, для этого потребовалась та самая “критическая масса” талантов, которые питают друг друга, да и некая общая судьба. Так было с нью-йоркскими битниками в 1950-е, с нью-йоркской школой американской поэзии Frank O’Hara... Русскоязычные поэты диаспоры и, в частности, Нью-Йорка – уже не одиночки, подпитывающиеся Москвой или Петербургом, это сформировавшаяся самостоятельная группа: Ина Близнецова, Владимир Гандельсман, Андрей Грицман, Владимир Друк, Юлия Кунина, Бахыт Кенжеев, Ирина Машинская, Виктор Санчук, Александр Стесин, Григорий Стариковский, Марина Темкина, Рудольф Фурман, Алексей Цветков и др.

Кристаллизующим моментом в этой истории стало создание в начальные 2000-е журнала “Интерпоэзия”, в который вошли практически все представители нью-йоркской литературной среды. Соломон Волков и Лиля Пан обозначили этот поэтический феномен как “гудзонскую ноту”. Пожалуй, стоит лишь добавить, что и это – не конец процесса. Пару лет тому назад поэты Олег Вулф (светлой памяти) и Ирина Машинская стали издавать журнал “Стороны света”.

За последние годы в Нью-Йорке появилось несколько новых групп, некоторые из них – весьма интересны, большинство – графоманские. Безусловно, событием в творческой жизни в Нью-Йорке стало издательство “Ugly Duckling Press”, организованное Матвеем Янкелевичем, Евгением Осташевским, и включающее поэтессу Женю Туровскую и других. Это – авторы, приехавшие в США детьми или подростками, свободно говорящие по-русски, при этом профессионально занимающиеся переводами русской поэзии на английский. У них уже имеется своя поэтическая серия в Bowery Poetry Club.

Периодически проводятся русско-американские литературные конференции (скажем, под эгидой колледжа Stevens в Хобокене, Нью-Джерси, ее возглавляют Эд Фостер, директор американского издательства “Talisman”, и Вадим Месяц, главный редактор издательства “Русский Гулливер”, Россия). В Бруклинской Публичной библиотеке организуются встречи с ведущими литераторами России и Зарубежья (руководитель программы – Алла Макеева). Интереснейшая серия литературных выступлений проводится в русском книжном магазине № 21 (единственный русский книжный магазин в Манхэттене), его владелица Ирина Тайс стала вдохновителем многих творческих вечеров. Чтения происходят в несколько тесном, но уютном помещении, в окружении книг, что придает особый шарм – это не похоже на обстановку формального чтения в клубе или на “квартирник”.

И, наконец, хочется особо отметить феномен творчества диаспоры на двух языках: на русском и английском пишут стихи Андрей Грицман, Алексей Цветков, Ирина Машинская, Катя Капович, Александр Стесин.

Возникает ощущение, что происходящее в последние 10-20 лет в литературном русском Нью-Йорке, в его тесном переплетении с творческим Нью-Йорком других диаспор, выливается во что-то особое, становится важной страницей в русско-американской большой недописанной книге русской поэзии.

Город – живой организм. Как и стихи. Он живет, стареет, умирает. Личные драмы разыгрываются на фоне жизни города, судьбы складываются на фоне сотен тысяч его светящихся окон и мертвых глазниц остывших опустевших домов. Одиночество, профессиональный недуг художника, может развиваться в Нью-Йорке, в Москве или в Петербурге. Но это – эндогенный недуг, в отличие от одиночества на парижском чердаке. Поэт живет в своем мире, город же – как источник энергии, сенсорное энергетическое поле, оказывает центробежное или центростремительное действие на художника.

Поэты особо чувствуют город, во чреве которого проходит их жизнь; дышат вместе с ним. Разделяют его судьбу. Тут нечего и доказывать. На секунду закройте глаза и представьте, что ваша судьба проходит не в Нью-Йорке, а в Иерусалиме, или в Риме, или в Константинополе. Другие тени в переулках, другие отсветы на стенах. Тени и отсветы, видимые только художником. Но Нью-Йорк – особый город. Пожалуй, единственный, в который можно влиться без остатка. Овладеть этим городом.

Поэт ищет пристанища, чтобы пропускать сквозь себя этот шум, запах, влажность, мозаику лиц. И потом, в своей алхимической лаборатории, не сертифицированной городским управлением, переливать все это в закрытый сосуд, герметичный, но сообщающийся ритмом, рифмой, двойчатками – со своими летучими сестрами.

Город и река. Гудзон – огромный, текучий живой поток, выход в дальний мир и переливчатая связь со старым миром. Живым потоком рек связаны жизнь и творчество поэтов (Сена, Темза, “вспять плывущие волны Невы”). Манхэттен и Венеция – острова, единственные в нашей цивилизации города-острова. Окруженные полуостровами и прибрежными областями, омываемыми реками и океаном. Манхэттен – это наше Междуречье, поэтическая Месопотамия новой эры. Гудзон – это выход к океану, дорога мимо Эллис-Айленда к Европе, к Евразии, родному Средиземноморью, к Леванту.

Банки, бутылки, беженцев и мазут
утром приносит прибой к другим берегам.
Спится сладко – знаешь: больше не позовут.
Не до тебя давно мертвым твоим богам.

Русский поэт в Нью-Йорке – поэт, имеющий свой полноправный голос, передающий текучей субстанцией русского языка глоссолалию Нью-Йорка. Его окружает многоголосие города, он слышит медленный взрыв Вавилона. Как бы ни была близка нам европейская культура: да-да, книжки, еда, вещички, трофеи, манеры и т. п. – ни дождливый кривящийся импрессионистскими окнами Париж, ни скалящийся, темноватый Лондон, ни прекрасный, солнечный, ускользающий Рим, где тайну покрывает облупившаяся охра, не становятся дальним домом русского стиха.

Нью-Йорк этим домом становится, наполняется теплым дыханием русской просодии. И когда близкие, родные, друзья ложатся в аккуратные, ровные пуританские холмы Америки, местность теплеет, и мы приобретаем право на эту землю.

“Да, но я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох, они успокаивают меня.” (Псалом 23:04)

Источник: Журнальный Зал

Просмотров: 20673

Вставить в блог

Оценить материал

Распечатать статью

Отправить другу



Добавить комментарий

Введите символы, изображенные на картинке в поле слева.
 
Оставить комментарий

0 комментариев

И Н Т Е Р В Ь Ю

НАЙТИ ДОКТОРА

Все видео

Новостная лента

Все новости