-->
Четверг, 28 Марта 2024

Оценить материал


Вставить в блог

Bookmark and Share

Максим Д. Шраер: «Времени не было страдать от бессонницы»

3 Декабря, 2012, Беседовал Евгений Никитин

«В ожидании Америки», автобиографическая книга русско-американского писателя и литературоведа Максима Д. Шраера  была написана по-английски и вышла в США в 2007 году под названием «Waiting for America».

«В ожидании Америки», автобиографическая книга русско-американского писателя и литературоведа Максима Д. Шраера была написана по-английски и вышла в США в 2007 году под названием «Waiting for America».

«В ожидании Америки», автобиографическая книга русско-американского писателя и литературоведа Максима Д. Шраера (Maxim D. Shrayer), была написана по-английски и вышла в США в 2007 году под названием «Waiting for America». Летом 1987 года двадцатилетний молодой человек, главный герой книги, покидает Москву вместе с родителями и эмигрирует на Запад. Еврейские беженцы празднуют свое освобождение в имперской Вене и проводят два транзитных месяца в курортном городке Ладисполи на берегу Тирренского моря — в ожидании американской визы. Книга Шраера только что вышла по-русски в Москве в издательстве «Альпина нон-фикшн». 

Каково переводить с английского на русский собственную книгу? Что потерялось или, наоборот, появилось при переводе?
Все начиналось с раннего варианта последней главы «Изгнание в рай», где двадцатилетний герой книги совершает вместе с мамой поездку по югу Италии. Я сочинил этот кусок в 1996 году, и он вышел в американском журнале «Southwest Review», а еще через пару лет я показал этот кусок Сергею Ильину, переводчику Набокова, моему другу. Сергей перевел текст на русский, прислал мне, я исправил (двигаясь в основном в направлении дословности), и так два-три раунда, после чего отрывок вышел в журнале «Таллинн» и в нашем филадельфийском ежегоднике «Побережье». К 2005 году была уже написана треть будущей книги. Ранний вариант третьей главы перевели на русский мои прекрасные родители, Давид Шраер-Петров и Эмилия Шраер (Поляк), и мы применили метод многослойной правки, который требовал большого терпения от переводчиков и от автора. Этот кусок вышел в журнале «Мосты», в Германии. В 2005 году мы с женой ждали рождения дочки, Мируши. Я понял, что пора обеспечить наследников. Книга вышла в 2007 году, а я погрузился в отцовство (в 2007 родилась младшая дочка, Танюша), написал еще несколько книг, преподавал, занимался исследованиями, много переводил на английский. Под давлением моих дорогих друзей Максима Мусселя и Кати Царапкиной — которые, в отличие от меня, не эмигрировали и хотели видеть эту книгу изданной в России — я вернулся к идее перевода «В ожидании Америки» на русский язык. Моя старинная ленинградская приятельница, Маша Аршинова, перевела больше половины книги, а я потом все лето 2010 года этот хороший перевод переписывал, переиначивал, главным образом стремясь к тому, чтобы видеть в переводе, как в волшебном зеркале, совершенное отражение оригинала. Это удовольствие для нарциссо-садо-мазохистов, но иначе я не смог бы авторизовать перевод. Два куска я перевел сам, а также дополнил в уже опубликованных отрывках те страницы и пассажи, которых не было в ранних вариантах. Потом в издательстве Альпина нон-финшн нашлись родственные души, Павел Подкосов и его коллеги, которые сразу восприняли книгу. Готовя рукопись к изданию, я еще раз переделал весь текст перевода, заботясь о верности интонации. А уже когда книга была в редактуре (с редактором в Альпине мне тоже повезло), мой друг Михаил Безродный, прекрасный эссеист и ученый, «накидал» мне массу очень точных замечаний, с которыми я не мог не считаться. Вот такая история. Вообще я не люблю выражение «потеряно в переводе». Это неплохое название для фильма о безъязычных американских актерах а Японии. Но это выражение имеет мало что общего с искусством и наукой перевода. Потеряно? Конечно же нет! Приобретено в переводе: текст, смысл, знание, культура и самое главное — читатели. И теперь, я надеюсь, и фильм по книге поставят в России...

Что Вы чувствовали при переводе? Как вы ощущаете эту трансформацию? Ведь это художественная проза, в ней какие-то вещи непереводимы, книга должна была неуловимо (или уловимо) преобразиться.
В идеале (а у меня были почти идеальные условия работы над переводом и с переводчиками) идея того, что писатель одновременно создатель и создание языка, должна распространяться и на перевод. И на самоперевод, тем паче. Мне кажется, что стилистика моей прозы не изменилась. По крайней мере, мне хотелось, чтобы русскоязычный читатель испытывал нечто похожее на то, что испытывает англоязычный читатель книги. Это эффект двойного остранения — угол зрения иммигранта и определенная поэтическая чужесть прозы. Передача событий эмиграции изнутри и извне. Сама проза оригинала — это уже отчасти самоперевод, перевод памяти о событиях лета 1987 года на язык моей теперешней американской жизни. Будто я сегодняшний читаю и перевожу себя тогдашнего. Я, кстати, по ходу правки перевода добавил несколько наблюдений на эту тему. Вот, к примеру: «Как странно и сладко вспоминать об этом теперь по-английски, а потом еще и подбирать подходящие слова для русского перевода». Но судить об удачности перевода не мне, а читателю — я же слышу в нем голос и дыхание оригинала.

Насколько сложно быть писателем вне русскоязычной культурной среды? Существует ли вообще проблема изоляции и отчуждения в век Интернета? Интернет как-то изменил облик эмиграции?
Вы, Евгений, вероятно, спрашиваете о писателях-выходцах из России, о писателях в эмиграции, да? Я думаю, эта «сложность» зависит от писателя — от возраста, поколения, дарования, формальной и жанровой ориентации, а также от экзистенциальных и личных обстоятельств. Единой формулы вроде «русские писатели несчастны за границей» нет и не может быть — хотя, разумеется, русскоязычных писателей, живущих вне пределов родной им с детства культуры, время от времени охватывает отчаяние — но ведь это состояние сродни всем людям творческих профессий. Фрейд учит нас, что у человека должна быть мера счастья либо в работе, либо в любви, лучше бы и в одном и в другом. Не берусь говорить от имени абстрактного русскоязычного писателя, навсегда уехавшего за границу и продолжающего там творить, но скажу о себе, что если сохраняется мера профессионального и семейного счастья, можно жить и сочинять почти в любой иноязычной среде. И не только по-русски. Но для некоторых возможность — радость — самовыражения не только на родном, но и на приобретенном языке, это не только выбор, но и судьба. А что касается интернета, боюсь, что кроме (бес)полезных трюизмов ничего Вам не смогу предложить. Вот общаемся же мы с Вами через интернет, читаем друг друга. Другое дело — представить, что железный занавес не пал, что я эмигрант, русско-американский писатель, бостонец, живущий уже 25 лет в Америке, а Вы — советский журналист, молодой поэт, берущий у меня интервью по интернету. Вот тут политическое воображение начинает разыгрываться, не так ли?..

Я и сам еврейский эмигрант. Я уехал в 16 лет с родителями в Германию, но выжить там как начинающий писатель не сумел. Некуда было ткнуться со стихами, с прозой. Единственное место, куда можно было прийти со стихами, были так называемые «Русские чаи», на которых собирались престарелые тетушки, бывшие учительницы, не чуждые графомании. В целом я был окружен людьми, приехавшими, чтобы жить за счет социальной помощи от государства, людей без каких-то, скажем так, духовных задач. Мне нужна была питательная среда литературной Москвы. Поэтому я в 23 года оттуда уехал — в Россию. И это несмотря на Интернет. Вот, что я имел в виду под изоляцией. Как писателю — Вам не сложно было в Америке?
Я Вас понимаю, Евгений, понимаю в том смысле, что каждый индивидуальный литературный опыт уникален и по-своему правдив. Тут нет общих тенденций. Мне доводилось за годы жизни вне России встречаться с молодыми литераторами, которые сетовали на отсутствие среды. Сталкивался я и с возвращенцами — из Германии, Израиля, Америки. Помню, году в 88-м в Нью-Йорке я общался с молодым поэтом, который жил с родителями в Бруклине. Он жаловался на жизнь: «Я с ними не могу <я не спросил, с эмигрантами или с американцами>. Не получается. Ночью я пишу, у меня бессонница, я потом весь день сплю». Я даже ему позавидовал — у меня таких проблем не было. Я во время учебы в университете, в Брауне, по выходным с шести утра работал в бубличной и еще официантом подрабатывал, а остальное время проводил в библиотеке. У меня времени не было на то, чтобы страдать от одиночества и бессонницы. Мы с родителями попали в университетский город в Новой Англии, Провиденс. Я учился, русских сверстников у меня практически не было. Мне очень повезло, потому что в лице моего отца — моего учителя, друга, собеседника — у меня всегда была русскоязычная литературная среда. Первые два года я почти не сочинял стихов по-русски, хотя ко времени эмиграции уже была написана бóльшая часть первой книги. Но я писал прозу и переводил с русского на английский, а кроме того я попробовал — на семинаре замечательного американского прозаика Джона Хокса (John Hawkes) — сочинять рассказы по-английски. Вот это поначалу было трудно. Потом в течение шести – восьми лет писал и печатал русские стихи и начинал писать англоязычную прозу. В какой-то мере книга «В ожидании Америки» об этом — ее композиция, ее любовный конфликт, в который вовлечены мой автобиографический герой, его соотечественницы-эмигрантки и западные женщины. Возвращаясь к вопросу о нехватке среды в эмиграции: тут есть особая литературная экономия потерь и приобретений. Мне кажется, что недостает скорее не литературного русского окружения, а живого бесконечного воздуха культуры. Приезжая в Россию, я им наглатываюсь, как подводник после плавания. А потом возвращаюсь в свою американскую стихию.

Эмигрантов 70 – 90 принято считать «колбасной эмиграцией», то есть людьми, уехавшими, чтобы повысить свой уровень потребления. Как вы относитесь к этому понятию? К какого типа эмигрантам Вы бы отнесли себя и своих родителей?
Во-первых, не было эмиграции 1970х - 1990-х годов. Была большая еврейская эмиграция 1960-х - 1980-х годов, а потом уже была постсоветская эмиграция. Во-вторых, так «принято считать» среди колбасников и околбашенных, а сеют такие тенденциозные идеи идеологи российской имперской государственности, которым выгодно представить эмиграцию из СССР не национально-освободительным и политическим движением, а отъездом в поисках жирной жизни. Я вообще слабо верю в экономическую эмиграцию как из СССР и России, так и из других стран и миров, ибо решение покинуть родину, пусть угнетающую и мучащую, но родину, слишком травматично почти при любых жизненных обстоятельствах, чтобы уезжать в надежде на повышение материального уровня жизни. Разумеется, как говорил мой покойный дед по материнской линии, «рыба ищет, где глубже, человек — где лучше». Но термин «колбасная эмиграция» представляется мне оскорбительным по тону и неверным по сути. Если сосредоточиться на той эмиграции, о которой моя книга «В ожидании Америки», на эмиграции из СССР в Северную Америку и Израиль, то, пожалуй, вот что следует сказать. Еврейская эмиграция из СССР стала самосознательным движением и исторической силой тогда, когда СССР разорвал отношения с Израилем после триумфальной победы Израиля в Шестидневной войне (я родился как раз в эти дни в июне 67-го). Тогда советский режим встал на откровенно «антисионистскую» позицию, а антиизраильская риторика стала по сути официальной антиеврейской установкой. Для десятков, сотен тысяч советских евреев наступило двойное прозрение. Эмиграция советских евреев — и неизбежно развивавшееся движение евреев-отказников — было настоящим Исходом. Люди ломали себе жизни ради надежды вывезти своих детей из страны, где, в конце 1940-х годов, уже пережив Холокост, оставшиеся евреи стали угнетаемым меньшинством. Как сын отказников, осознавший себя в начале 1980-х годов именно русским евреем, пути которого ведут за пределы России, я ориентируюсь не только на уже изученный историками опыт еврейской эмиграции, но и на свой собственный, личный опыт Исхода из России. Представьте себе русского еврея сорока двух лет, ученого-медика и писателя, доктора наук, члена Союза Писателей, за плечами которого была служба в армии, работа во время эпидемии холеры в Ялте, уже большая и трудная жизнь служения медицине и поэзии. Представьте вот такого человека, моего отца, который в одночасье отдает все на закланье только ради возможности подать на выезд и спасти сына и жену от той жизни. Который сразу же лишается любимой работы в академическом институте, изгоняется из Союза Писателей и проклинается в советской печати (даже набор двух готовых к печати книг варварски разрушается), а потом пребывает в преисподней отказа, находится в научной и литературной изоляции, подвергается преследованием органами безопасности — и наконец уезжает в 1987-м году на заре реформ, заплатив за свободу почти десятилетием своей жизни. Представили? А вы говорите «колбасная эмиграция». У меня в книге на эту тему есть рассуждения молодого героя, который сначала в Австрии, а потом в Италии понимает еще ясней, чем раньше, что с ним происходит именно освобождение еврейского «я», а не переход из мира материальной ограниченности в мир доступного потребительства.

С эмигрантами другого, негероического типа Вы не сталкивались никогда? С теми, кто вызывал бы у Вас раздражение, разочарование тем образом жизни, который они ведут, уровнем их, скажем так, запросов?
«Негероического» — это Ваши слова. Я не делил бывших отказников на героев и негероев. Пусть это делают другие. Да, Евгений, Вы правы, в книге, уже с первых дней в Вене, а потом в Риме и в Ладисполи, моего героя окружают еврейские эмигранты из провинции, из бывшей черты оседлости, и это люди иной культуры. В глазах австрийцев, итальянцев, американцев, с которыми героя сталкивает судьба, все эмигранты — «русские», «советские». Это совершенно неизбежно. Разумеется, герою книги порой нелегко ощущать себя частью толпы советских беженцев. Поэтому он и ищет приключений, стремится оторваться, ощутить себя человеком вселенной.

Каковы были Ваши ожидания от жизни в Америке? Оправдали ли они себя?
Ожидания были обрести страну, в которой, выражаясь словами моего двадцатилетнего героя, «<жизнь> вроде игры, правил которой никто не знает, но при этом все по ним играют. Наверное, жить там легко. Просторно…» Отчасти эти ожидания оправдались. Самое главное оправдание эмиграции — мои дочки, Мира и Татьяна. Их пение в синагоге, в котором сливаются воедино голоса их еврейских предков из России и Восточной Европы и гармонии-дисгармонии родной им американской жизни.

В числе прочего Вы – лауреат Национальной еврейской премии США. Что Вы об этом думаете? Могут ли премиальные механизмы быть национальными?
Думаю, что (Обще)Национальную Еврейскую Премию США, которую я получил за «Антологию еврейско-русской литературы», я заслужил — вот только сумма премии была скромная. Но такие вещи делаются не ради денег. Подзаголовок этой двухтомной антологии-энциклопедии «Два века двойной самоидентификации в прозе и стихах». Я работал над этим проектом восемь лет, написал все комментарии, все статьи об авторах и перевел на английский примерно четверть материала (и работал над остальным материалом с командой отличных переводчиков). В антологию вошли произведения более ста тридцати авторов, с начала XIX-го века до конца XX-го. Такого рода антологии нет ни на одном языке — и теперь эти произведения, принадлежащие одновременно еврейской и русской культуре, стали доступны читателям по всему миру. Премиальные механизмы могут быть национальными и транснациональными, если только результаты оцениваются по гамбургскому счету.

А все-таки как Вы считаете, национальные механизмы необходимы? Я вот не уверен в этом: мне кажется, литература принадлежит языку, на котором она написана. Вот, скажем, Россия — многонациональная страна. Может быть, нам нужно сделать «карельскую», «татарскую», «осетинскую» премии? Не сочтите вопрос провокационным.
Тов. Сталин в 1940-е годы и ранние 1950-е годы с Вами бы «сагласилса». А меня бы записал в «буржуазные националисты» и репрессировал. Премии бывают разные и должны быть разные. Против предложенной Вами эпатажной модели «национальных» премий я никак не могу возражать. И если бы мне присвоили такую национальную премию за «В ожидании Америки», я бы не отказался. В книге действуют выходцы из разных регионов России, из Украины, Беларуси, Молдовы, Азербайджана, Латвии. Вопрос Ваш не провокационный, а неточный. Дело не только в языке, но и в самосознании, в текстуре авторского мышления. Моя книга написана по-английски выходцем из России, евреем, двуязычным автором, и я счастлив, что она вышла именно в сегодняшней России. Атмосфера весны – лета 1987 года чем-то созвучна атмосфере сегодняшней России. Какой премии моя книга заслуживает — не знаю.

«По-моему, американки очень сексапильные» говорит герой романа. Это ожидание оправдалось? Есть что-то особенное в американских женщинах?
Герой книги (это не роман, а беллетризованная автобиографическая проза, жанровый кентавр, мемуар с романными ногами) говорит эти слова своей маме. За день до этого у них в Помпеях исчезают документы и деньги, после чего беженцы проводят вечер в Сорренто, а потом попадают на Капри, где и размышляют о своем зыбком американском будущем. Размышляют в конце трагикомического приключения, едва не приведшего к полному крушению планов на эмиграцию/иммиграцию. Говорит мой герой об американках почти их не зная, то есть это своего рода сексуальная фантазия на тему обретения новой жизни в Америки. Оправдались ли романтические ожидания моего героя? Это станет понятно после прочтения всей книги. Она написана через дистанцию времени, места и языка, и в нее я хотел вложить некий манифест поколения молодых людей, уехавших из бывшего СССР в 1980-е годы. Что же касается меня самого, то я уже тринадцать лет люблю одну женщину — мою жену Кэрен, мать моих детей. Значит, для меня в этой американке, родившейся в Филадельфии, дочери иммигрантов, есть что-то особенное, что-то неповторимое. Несмотря на большие различия культур. Но это не рецепт, а признание. Как, собственно, и сама литература.

Источник: Русский Журнал

Просмотров: 7340

Вставить в блог

Оценить материал

Отправить другу



Добавить комментарий

Введите символы, изображенные на картинке в поле слева.
 

0 комментариев

И Н Т Е Р В Ь Ю

НАЙТИ ДОКТОРА

Новостная лента

Все новости