Оценить материал
Еще читать в этом разделе
- 10.07Риз Уизерспун написала книгу вместе с известным писателем
- 09.12Скрытый текст найден в легендарном манускрипте Войнича
- 08.07Нэнси Пелоси написала книгу, где рассказал об истоках ее вражды с Дональдом Трампом и штурме Капитолия
- 07.04Вышел дебютный роман Киану Ривза, написанный в соавторстве с Чайной Мьевилем
- 04.30Как и почему в США ограничивают доступ к книгам
«Человек, первым открывший Бродского Западу» – книга о Джордже Клайне, первом переводчике поэта на английский язык
5 Августа, 2024
«Человек, первым открывший Бродского Западу» – книга о Джордже Клайне, первом переводчике поэта на английский язык
В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга американского филолога и журналиста Синтии Л. Хэвен «Человек, первым открывший Бродского Западу: беседы с Джорджем Клайном» на русском языке. [оригинальное название на английском 'The man who brought Brodsky into English'. Она состоит из интервью переводчика Джорджа Клайна, который настаивал на том, что Бродский в первую очередь — фигура поэтическая, а не политическая. Далее о том, почему русское издание этой книги особенно важно сегодня
Для начала немного о том, как написана эта книга. Это диалоги автора с первым (а во многом и лучшим) переводчиком Бродского на английский, который к тому же сыграл важную роль и в жизни поэта, и в его литературной биографии.
Джордж Клайн, прекрасно образованный американский славист, несколько раз встречался с Бродским в Ленинграде в 1967–1968 годах, немало поспособствовал тому, чтобы к первой публикации его переводов на английский, сделанной с участием автора, написал предисловие великий поэт Уистен Хью Оден. Впоследствии же Клайн был одним из тех, кто в буквальном смысле принял Бродского в США и через свои переводы познакомил с ним американскую публику. Такова в общих чертах канва отношений Клайна с Бродским — а также и сюжета книги. Но наслаивается на эту канву гораздо больше — беседы с самим Клайном здесь служат только основанием.
На них нанизываются комментарии составительницы книги Синтии Л. Хэвен, а венчают весь этот палимпсест ее собственные мысли — в частности, возможные продолжения прервавшихся разговоров. И это не пустые домыслы:
"Я сделалась редактором-составителем уникального фрагмента литературной истории, одновременно участвуя в беседе внутри этого фрагмента. Следуя пожеланиям Джорджа, я объединяла наши беседы с другими материалами, чтобы дополнить подробностями некоторые из важнейших частей повествования, и в результате этот многоярусный проект приобрел еще одну, замысловатую надстройку."
Что же из этого вышло? Во многом Клайн оказался человеком, придумавшим контекст для явления Бродского Западу. Сам переводчик честно говорит о том что познакомился с творчеством Бродского в августе 1964 года — уже после суда, состоявшегося в феврале — марте: «Мне попались одно или два коротеньких стихотворения: их опубликовали вместе со стенограммой судебных заседаний несколько изданий, в том числе „Нью лидер“. По стенограмме и стихам было ясно, что это дерзкий и независимый дух, что власти его страны обходятся с поэтом жестоко. Но переводы были слабые, не давали никакой возможности понять, крупный он поэт или не очень». Это непонимание и привело к личному знакомству Бродского с Клайном. Кажется, именно американский переводчик первым увидел важное противоречие в отношениях Бродского и советской власти:
Хотя он был в ссоре с советским режимом — а точнее, режим сам рассорился с ним, — он не объявлял войну своим советским товарищам по цеху: смотрел на стихи, а не на политические симпатии их авторов. Один из его ленинградских друзей, геолог и вулканолог Генрих Штейнберг, заметил: «Он не был диссидентом в принятом смысле этого слова, но для властей предержащих был „не наш“». Он был другой, но они этого не понимали — двоичная система мышления: черное-белое, чет-нечет, кто не с нами, тот… и т. д.
Возможно, эта догадка, подтвердившаяся при личном общении с Бродским, и позволила Клайну сделать важный вывод: Бродский не сможет оставаться в Советском Союзе именно как поэт, он будет вынужден уехать. При этом Клайн многозначительно умалчивает о том, вел ли он с Бродским «подстрекательские разговоры» об эмиграции.
Среди множества интересных сюжетов книги нельзя, пожалуй, не остановиться на размышлениях о политическом контексте эмиграции Бродского. США удобнее всего было представить Бродского именно как политического эмигранта — Клайн и другие люди, принимавшие участие в судьбе поэта на Западе, сделали все возможное, чтобы этого избежать. Но получилось ли?
На протяжении нескольких лет переводы стихов Бродского — причем сделанные разными поэтами — выходили на Западе, на них откликались: писали рецензии, обзоры, критиковали. Клайн намекает, что подобная коммуникация не могла проходить без ведома КГБ. Самым удивительным и неправдоподобным в этом контексте кажется его рассказ о допросе на границе двумя сотрудниками ведомства, Владимиром и Николаем:
"КГБ действительно обошелся со мной мягко. Не столько со мной, сколько с Бродским. Они сознательно позволили мне вывезти рукописи за границу. <…> Если моя версия соответствует действительности, если они и впрямь сознательно не стали распоряжаться, чтобы пограничники устроили мне личный досмотр, а, возможно, даже распорядились, чтобы пограничники особенно дотошно обыскали только мой портфель и чемоданы [где не было рукописей], то, разумеется, они поступили мягко не ради меня. Они поступили мягко ради крупного русского поэта, а в более широком смысле — ради блага русской литературы."
Все, чем обернулись для Клайна встречи с КГБ, — угроза новых допросов «в случае, если он продолжит общаться с Бродским», на которые он ответил: «Ia mogu zhitʼ bez Rossii». В следующий раз он вернулся уже после распада СССР.
Сегодня можно осторожно предположить, что и с советской, и с американской стороны существовали негласные правила игры в культурном контексте холодной войны — и по ним шел своего рода взаимный зачет успехов и неудач обеих разведок. КГБ готов был закрыть глаза на утекавшую из Советского Союза неподцензурную литературу (да, Бродского судили не за антисоветские стихи, но такие мотивы у него, конечно, были с начала шестидесятых годов). В обмен на это, к примеру, происходило раскрытие связей ЦРУ с несколькими культурными инстанциями — одной из них было издательство «Международное литературное содружество», стремившееся первым опубликовать стихи Бродского на Западе именно с политическим подтекстом.
Клайн вспоминал: «В 1967 году мы обнаружили, что несколько якобы „независимых“ [американских] организаций, работавших в сфере культуры, на самом деле субсидировались Центральным разведывательным управлением США. В их числе, наряду с „Конгрессом за свободу культуры“ и журналом „Энкаунтер“, оказалось „Международное литературное содружество“». Но для него самого было чрезвычайно важно, чтобы Бродского представили аудитории в качестве поэта, а не в качестве агитатора: его творчество не должно ассоциироваться с политическими институциями. «Эстетика — мать этики».
Клайн считает, что в конечном счете план удался — и Бродский стал для Запада поэтом, которого травили в Советском Союзе именно за его поэзию — а отнюдь не за диссидентскую деятельность. В этом смысле удар, нанесенный по имиджу советской культуры, оказался даже сильнее, чем если бы Бродского преследовали за «политику»: на Западе узнали, что советский режим вообще хотел запретить любое поэтическое высказывание. Думается, что это важный момент, который стоит учитывать сегодня, интерпретируя творчество Бродского: он в первую очередь поэт и логика его рассуждения — поэтическая.
Книга «Человек, первым открывший Бродского Западу» особенно важна именно сегодня: в ней говорится о поэзии как о средстве коммуникации, диалога. Это может послужить своего рода утешением при «создании изгнания» (примерно так можно перевести заголовок другой книги о Бродском американского литературоведа Дэвида Бетеа: «Joseph Brodsky and the Creation of Exile»).
Источник: Meduza
Добавить комментарий
0 комментариев