Оценить материал
Еще читать в этом разделе
- 11.30Средневековье — двигатель витражного прогресса. Витражи Чарльза Джея Конника
- 11.21Национальную книжную премию США получил Персиваль Эверетт, переписавший «Приключения Гекльберри Финна»
- 11.15Билл Клинтон выпустил книгу мемуаров 'Citizen', где прокомментировал свой роман с Моникой Левински
- 10.22Мемуары Алексея Навального опубликованы американским издательством Knopf
- 10.08Вышли в свет мемуары Мелании Трамп: о выборах, обысках и покушении на мужа
Василь Махно: «Ориентация на Запад придала украинской литературе особый статус»
16 Октября, 2015, Беседовал Геннадий Кацов
Василь Махно – украинский поэт, эссеист и переводчик. Нью-Йорк, 2015. Фото О. Фразе-Фразенка.
Василь Махно – украинский поэт, эссеист и переводчик. Василь Махно родился в 1964 г. в Черткове, окончил Тернопольский педагогический институт. Защитил диссертацию о творчестве поэта Богдана Игоря Антонича (1909-1937) – одного из самых ярких представителей украинского модернизма XX столетия. Преподавал в Тернополе и Кракове. Первая книга стихов, «Схима», вышла в 1993 году. Автор более десятка книг стихов и эссеистики. В 2015 году опубликовал две книги «Ровер: стихи и эссе 2011-2014» и книга рассказов «Дом в Бейтинг Голлов».
Переводил на украинский язык польскую (Чеслав Милош, Збигнев Херберт, Богдан Задура, Януш Шубер и др.), сербскую (Васко Попа), немецкую (Готтфрид Бенн) и американскую (Джин Валентайн) поэзию ХХ века. Участник международных поэтических фестивалей. Стихи, эссе и драмы переводились на многие языки, в частности, на английский, иврит, идиш, испанский, литовский, малаямский, немецкий, польский, румынский, русский, сербский, чешский и другие. Отдельными книгами стихи изданы в Польше, Румынии, Сербии и США. Лауреат Международной поэтической премии «Повелье Мораве» (2013). В переводах на русский стихи и эссе публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Звезда», «Новая Юность» и др. С 2000 года живет в Нью-Йорке.
Василь, один из основателей украинской литературной группы «Новая дегенерация» (1989—1996) Иван Андрусяк назвал тебя* «поетом для поетів». «Поэт для поэтов» - так в русский литературе нередко величают будетлянина Хлебникова; иногда можно услышать от читателей, так и не понявших Бродского, что и его усложненное письмо – для поэтов, как, к примеру, американского поэта-модерниста Эдварда Каммингса. Мне вовсе не кажется, что твоя насыщенная аллюзиями, метафорами и интонационно богатая поэтика настолько сложна, что оценить ее могут только коллеги по цеху. Как бы ты прокомментировал высказывание Андрусяка?
И еще: поэт, пишущий хайку, называется хайдзин. А как назвать «поэта для поэтов»?
Не Поэтом же, с большой П.
Дело в том, что это определение относится к моим стихам 90-х годов, когда действительно в них было много метафизики. То есть, эти стихи, примерно, до конца 90-х были лишены конкретики, деталей из жизни, реакции на события. Такая, если так можно выразиться, «чистая поэзия».
Все это было предопределено какай-то моей внутренней реакцией на события 90-х годов, от всего этого хаоса хотелось уйти в стихотворную стихию, где реалии повседневной жизни как бы не имели особого значения. Какая-то своеобразная герметика. Все это присутствует в первых четырех поэтических сборниках: «Схима» (1994), «Одиночество Цезаря» (1994), «Книга холмов и времени» (1996) и «Февральские элегии и другие стихи» (1998).
Не скрою, что лирика Райнер Марии Рильке, итальянских герметиков и украинского поэта Богдана Игоря Антоныча влияла тогда на меня. Я искал поддержки в этих поэтах, в том смысле, чтобы оправдать свое отношение ко всему, что происходило за окном. А происходило многое: рушились привычные жизненные установки, страну шарахало от криминальных разборок, рэкета, обнищания, культура вообще становилась маргинальным занятием – вот от всего этого хотелось отгородиться.
Может быть, поэтому герметизм тем и поэтическое одиночество. Кстати, писатель – фигура во многом одинокая; как Гарсия Маркес однажды посетовал: «Писатель так же одинок как диктатор»
В одном из интервью ты отметил: «Формально моя внутрішня боротьба поміж верлібром та римованим віршем, так і невирішена... («формально, мой внутренний выбор между верлибром и рифмованным стихом так и не состоялся...») В моей памяти еще свежи слова московского поэта и прозаика Николая Байтова в недавнем со мной интервью: «... верлибры мне вообще представляются некой диетической кашей без вкуса и запаха». Тема, между прочим, актуальная в современной русской словесности – так называемый «верлибр», куда в настоящее время входит все, что угодно, вплоть до разбитой на короткие строчки прозы, и/или конвенциональный стих со всеми его силлабо-тоническими атрибутами. И тот, и другой лагерь имеют своих адептов, критиков, издания печатные и виртуальные. Насколько эта тема актуальна и для современной украинской поэзии? В чем здесь борьба для тебя лично?
Если говорить о формальной стороне поэзии, то я считаю, что для каждой литературы существуют устоявшиеся поэтические формы, которые прижились в сознании поэтов и читателей, но почему бы не бороться с традицией? Нельзя сказать, например, что для славянской поэзии характерна только рифма, потому что польская или сербская поэтическая традиции за последние 50-т лет, в своем большинстве, предпочитают верлибр, а классик англо-американской поэзии Уистан Хью Одэн писал в рифму.
Поэзия должна быть наполнена глубоким смыслом, тонкой гаммой эмоций и изобретательностью стиховой структуры, поэтому рифма это или верлибр – не так уж важко.
Что касается украинской поэзии, то конечно существует противостояние рифмы и верлибра. Даже были дискусии о том, что свободный стих чужд украинской традиции, забывая при этом, что уже у раннего Павла Тычины многие стихи написаны в свободной манере, а продолжателями были поэты Нью-Йоркской Группы (Ю.Тарнавский, Б.Бойчук, Б. Рубчак, Э.Андиевская) и Киевской школы (Василь Голобородько и Микола Воробйов). Особенно остро все это дискутировалось на рубеже 90-х – в начале 2000-х.
Наверное, структура языка ищет в новом времени новые формы выражения, которые поэты чувствуют и вводят в национальную традицию, видоизменяя ее. Вот, к примеру, украинские поэты самой новой волны одновременно пишут рифму и верлибр, и в этом нет никакой проблемы.
Если вернуться к цитате о моей внутренней борьбе со стихотворными формами, то я считаю, что форма задает общий тон, скажем, новому поэтическому сборнику, который ты начинаешь видеть как книгу, со всеми деталями, которые в этом деле очень важны. То есть, сверхзадание, которое ты себе ставишь, главная тема, формальные нюансы стихотворной формы и баланс между эстетикой и этикой. И тогда ты начинаешь ощущать ритм речи. Вот для меня в этом и существует внутренняя борьба: что, в сущности, выбрать, как главный формальный инстументарий?
Когда я писал стихи о Нью-Йорке, то мне ближе был верлибр, в котором ты можешь раскрыться, не органичиваясь ритмикой строки и рифмой, но самые новые стихи из сборника «Ровер» и стихи, который пишутся прямо сейчас, – сплошь рифмованные. Мне интересно вот так экспериментировать, соприкасая две стихотворных формы в этом разнополюсном магнитном поле. В разные периоды творчества существует соблазн: превозмогая власть языка, заглянуть в его ядро, то есть в самую сущность поэзии.
В русской поэзии были Золотой век, Cеребрянный век. Если со ссылкой на Овидиевские «Метаморфозы», то сегодня переживаем что-то вроде века Бронзового, а впереди оптимистично маячит век Железный. Как с этим обстоят дела в украинской литературе? У вас ведь, по-моему, Золотой век начался еще в конце XVIII-го, с Григория Сковороды и поэмы Ивана Котляревского «Энеида», с продолжением в XIX-м в творчестве Тараса Шевченко, Ивана Франко, Ольги Кобылянской; был и век Серебряный - под влиянием европейского модернизма (Леся Украинка, Михаил Коцюбинский). Да, и расстреляли, как и в России, репрессировали около 240 украинских писателей в СССР в 1930-50-х. Параллели у двух литератур, похоже, есть. Или я не прав?
Ну, конечно, похожи, поскольку значительная часть Украины была долгое время в составе Российской империи, потом Советского Союза, но, к примеру, межвоенная литературная ситуация в западной части Украины немного отличалась от той, которая была советской.
Ритмы истории, конечно, соприкасаются с ритмами культуры. Вопрос состоит в том, что русская культура и литература не запрещались, как это делалось с украинской, скажем, на протяжении долгого существования Российской империи. Поэтому эти синусоиды развития украинской и русской культур существенно отличаются, и в этом даже я мог бы усмотреть некоторое их противостояние.
Современная литература в Украине переживает все взлеты и падения, которые характерны для мировой, но европейской уж точно. В струкруре украинской литературы давно наметилась тенденция, где ведущее положение, если можно так сказать, занимает поэзия. И это для любой литературы – свидетельство о каком- то сформированном комплексе «подросткового возраста». Я говорю о том, что несмотря на существующие произведения классической и современной прозы, у меня такое ощущение, что многое нашей прозе еще не удалось. Не буду брать драматургию или популярный сейчас жанр документальной прозы, или эссе, там свои нюансы.
Наверное, Интернет и все, что связано с технологиями, в значительной мере влияет сегодня на литературу и культуру. И здесь уже ни спрятаться нельзя, ни отсидеться. Это становится всепоглощающей модой и новыми вызовами для литературы. То есть, что делать с этим? Конечно, принимать эти вызовы и уметь с ними сосуществовать. Для соременной украинской литературы – это еще одно задание, помимо других, которые нам достались как элемент пост-колониализма.
Не могу также не коснуться темы войны, которая за последние год-полтора для укранской поэзии и прозы превратилась если не в тему номер один, то вероятно в очень важный общественный и моральный вопрос. Какая реакция должна быть у литературы – документальная проза или новая волна романов о войне? Наверное, ответ мы получим в ближайшее время, но уверен, что война на востоке Украины изменит эстетику нашей литературы, так же как изменила общество.
В продолжение темы. Василь, несколько лет назад я с большим интересом прочитал твою статью, вернее, исследовательскую работу об Иосифе Бродском, как имперском поэте. Она была написана еще до всеобщего любопытства к этой теме, активизировавшегося после публикации в этом году в Интернете видеозаписи, с чтением Бродским в зале пало-альтовского Еврейского центра 30 октября 1992 года стихотворения «На независимость Украины». Похоже, для многих сегодня слушающих это выступление россиян именно «антиукраинский» текст Бродского и стал понятен, и стал искренне любим. Казалось бы, такой западник, как Бродский, обвинявший даже русский язык в его имперскости, не мог написать этих строк:
«... С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край матраса,
Строчки из Александра, а не брехню Тараса».
Идея написать эссе о Бродском в контексте стихотворения «На независимость Украины» возникла у меня после многих раздумий и общения по этому поводу с людьми, которые хорошо знали поэта – Томасом Венцловой, Мариной Темкиной и Ирэной Грудзинской-Гросс.
Довелось также просмотреть разные статьи на украинском, русском и польском языках, в которых поднимался этот вопрос. В одних Бродского обвиняли в антиукраинских настроениях, в других – защищали его позицию, ссылаясь на особые отношения между украинцами и русскими на протяжении очень непростой истории, в третьих – пытались понять, почему поэт избрал именно Украину как объект поэтической провокации, а не Литву или Польшу.
Мое эссе тоже не претендует на полный или исчерпывающий ответ на все вопросы к Бродскому и его стиху, но в контексте современных событий в Украине, когда разлом геополитики пришелся именно на Украину, оно – это стихотворение –прочитывается не просто как обида поэта на потреянный рай, а представляет собой коллективное подсознательное большей части российского общества, которое не может перейти черту своей имперскости.
Это для меня совсем не удивительно, но удивляет другое: со времени написания Бродским «На независимость Украины» прошло больше, чем двадцать лет, а как актуально оно звучит для многих россиян. Многие, кто однобоко смотрит на события в Донецке и Луганске, наверное, подпишутся под этими строками.
Очевидно, тема здесь шире комментариев к процитированным строчкам и их обсуждения. Ведь это общее шовинистическое место: украинский язык вторичен по отношению к русскому; великая русская литература и «малороссийская» украинская; образцовый русский старший брат и заедающий салом собственную никчемность украинский младший. Видимо, сегодня векторы в мире меняются, и благодаря аннексии Крыма и агрессивной политике России по отношению к Украине, интерес и к стране, и к ее литературе заметно вырос. В этом плане, как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. И если русской литературе, коли путинский режим продолжит свое существование, стоит ожидать нового Нобелевского лауреата, поскольку это происходит во всякий период конфронтации с Западом, то для украинской литературы наступает, уже наступила эпоха ренессанса, который вполне ожидаем в годы сопротивления, в смутное время, в эпоху попыток унижения со стороны северного соседа и роста национального самосознания. Видишь ли ты, как украинский поэт, проживающий в Америке, взлет интереса к твой родине? И возник ли сегодня интерес в мире к украинской литературе? К примеру, во время выступления в Украинском музее на Манхэттене в этом году известного украинского поэта Сергея Жадана, в зале не было где яблоку упасть. Кстати, когда-то ты написал, что «поезія зникне в провінції» («поэзия исчезнет в провинции»): похоже, сегодня украинская литература, к счастью, теряет статус периферийной.
Все-таки надо понимать, в первую очередь, что украинская литература относится к литературам, которые на европейском континенте переживают сложные процессы переосмысления себя как эстетической данности и тех исторических и политических процессов, которые определяли их сущность.
В двадцатом столетии для нас было три периода, три попытки возрождения. Первая – 20-30-е годы, вторая – 60-е, и третья – 90-е. Хочу заметить, все три попытки происходили во время политического самоопределения Украины (понятно, что потом с этим случилось).
И вот сегодня мы наблюдаем за третьим долгим процесом самоопределения и борьбы за независимость, который начался после развала Советского Союза. Всплеск интереса к современной украинской прозе и поэзии начался с попыток молодой украинской литературы в 90-х годах показать всю сложность нашей современности и истории, обновить язык, понять процессы, которые заложены в далеком и не очень прошлом, выйти из синдрома колониализма, второсортности и т. д.
Ориентация, в первую очередь на Запад, придала украинской литературе особый статус, она как бы получила дополнительный двигатель и почувствовала радость бешенной скорости.
Несколько слов о вручении Нобелевской премии Светлане Алексиевич. Многие комментаторы, разминаясь в интеллекте и желчном остроумии, пытаются понять, можно ли назвать ее русским писателем, пытаются объяснить логику Нобелевского комитета, и т.д. Мне представляется, что агрессивная реакция российского писательского официоза, в лице, допустим, Прилепина, Садулаева и прочих, связана с тем, что Нобелевскую награду Алексиевич они восприняли не только, как личное оскорбление (тот же Лимонов понимает, что уж кому, но ему премия полагается давно), но и, среди прочего, как провал путинской идеи «Русского мира». Идея, главный посыл которой – Русский мир там, где говорят по-русски. И она явно докручивает обороты, когда к ней добавляют, по умолчанию: для русских. И лучше всего, граждан РФ. Автомат Калашникова, нефть-газ и русский язык – вот три составляющих сегодняшней внешней политики российского руководства. Даже так: русский язык здесь – связующий элемент и, очевидно, главный, поскольку его носителей предстоит защищать армии по всему миру, согласно нынешней российской военной доктрине. И то, что в Стокгольме, выбрав Алексиевич (пишущую по-русски, но проживающую за рубежом гражданку Беларуси, да еще с украинской кровью, да к тому же известного критика и российской пропаганды, и действий Кремля в разные исторические эпохи), отказали России в праве собственности на русский язык, вызывает оголтелую возню тех, кто всеми силами сегодня пытается этот «Русский мир» раздувать до размеров земного шара. Но, получается, что этот-то мыльный пузырь и проколол Нобелевский комитет: Россия не является центром империи под названием «Русский мир». Я сейчас не касаюсь произведений Алексиевич, ее значения в мировой литературе. Твой взгляд на решение Шведской академии?
Всегда существует соблазн что-то сказать о Нобелевской лауреате, в смысле: а почему не Филлип Рот или Исмаил Кадарэ? Но выбор Шведской Академии состоялся, и выбор именно такой – Светлана Алексиевич. Узнав об этом (дочь прислала мне сообщение, опубликованное в «Нью-Йорк Таймс»), у меня поначалу было странное ощущение, ведь на протяжении многих лет награждались преимущественно поэты и прозаики, реже – драматурги. А здесь нон-фикшн, документальная проза...
И я подумал, что Алексиевич открывает дверь Шведской Академии для документалистов, ведь жанр этот повсеместно теперь очень популярен. Ведь была же идея присудить Нобеля поляку Лешеку Капусцинскому. Конечно, случай Светланы Алексиевич не ординарный: родилась в Украине, гражданка Белоруси, пишет на русском – мир изменяется и меняются даже установки и приципы Нобелевского комитета.
А что касается реакции и комментариев по поводу премии Алексиевич, то ты прав, что негативная исходила преимущественно от российский писателей. Видимо потому, что русскоязычная писательница не воспринимается ними как часть литературы, которую они представляют. Но порадоваться-то за русский язык могли бы?
Василь, ты живешь в Нью-Йорке больше пятнадцати лет. Только что прочитал опубликованную этой осенью в одном из росиийских журналов твою небольшую повесть «Бруклин, 42 улица», и нахожусь под большим впечатлением. В ней, как в рассказах Амброза Бирса, все в серых тонах, а в последнем абзаце герой либо погибает, либо сходит с ума. У тебя – последний вариант (в другом твоем рассказе «Дом в Бейтинг Голлов», опубликованном в «Новом мире» в мае 2015, один из героев в конце выбросился из окна). Патрик Модиано в своей нобелевской лекции в прошлом, 2014 году, подчеркнул: «... города изменились. Некоторые из них, в Америке и в так называемом третьем мире, превратились в пугающие своими размерами «мегаполисы». Их обитатели изолированы в своих часто заброшенных районах и живут в атмосфере социальной вражды... До ХХ века писатели сохраняли в некотором смысле «романтическое» видение города, не слишком сильно отличающееся от представлений Диккенса или Бодлера.» Повесть «Бруклин, 42 улица» - о серой, тоскливой, без перспектив иммигрантской жизни. Героям не до романтизма и не до манхэттенских масштабов Дос Пассоса. Им лишь бы выжить. Если в одном из интервью ты заметил: «... тематично – Нью-Йорк, як текст – мною до кінця недописаний» («тематически – Нью-Йорк, как текст – мною до конца недописан»), то можно ли считать, что именно в таких тонах ты видишь Город Большого Яблока? Чем тебе, как писателю, интересен Нью-Йорк, о котором Бродский, отметив, что этот город естественным путем в стихи не вписывается, сказал: «Вот если Супермен из комиксов начнет писать стихи, то, возможно, ему удастся описать Нью-Йорк».
Нью-Йорк – это город, в который нельзя не влюбиться, и город, который в первые годы проживания в нем придавливает тебя.
Для себя в определенное время я поставил задачу описать Нью-Йорк посредством украинского языка, увидев как мало Нью-Йорка в украинской литературе. И как много его в американской; присутствует он в испанской, польской, русской и т. д. Я написал много стихов о Нью-Йорке, пьесу “Coney Island”, несколько эссе, а сейчас вот издал сборник рассказов «Дом в Бейтинг Голлов», в котором четыре – о Нью-Йорке, или о жизни в Нью-Йорке.
Для меня Нью-Йорк – это мир, почти мироздание, место, которое можно читать, как текст. Я вижу его разным. И вижу в нем разную жизнь. Мой взгляд на этот город, все-таки, взгляд чужака, но соединившего воедино и ощущение извне, и изнутри. Конечно, мое восприятие города изменилось со временем. Острота уже не та. Бывая в других городах и странах, я даже тоскую по Нью-Йорку.
Когда Эзра Паунд после многих лет пребывания в Италии, посетил Нью-Йорк, то на вопрос журналиста как он находит город, ответил: «Много шума». Я привык к шуму и толчее города, к его ритмам, и попытку описать его, зафиксировать в художественных произведениях считаю одной из важных черт моего творчества.
Я всегда радуюсь, если нахожу в произведениях других писателей, описание Нью-Йорка. Это ощущение, с одной стороны, соперничества, а с другой – братства, понимания места, которое может быть только твоим, и места, которое ты делишь с другими.
Нью-Йорк – не только, как для любого новоиспеченного горожанина, дает, но и что-то отбирает. Расскажи о своей нью-йоркской жизни? Как украинскому писателю здесь пишется (классическая тема об отрыве от языка и его носителей)?
Мне кажется, что я не утратил украинский язык. Однажды я сказал даже, что я не выехал из языка.
Не могу скзать, что очень приобрел английский, в том понимании, чтобы писать на нем. Но когда ты приезжашь в Америку сложившимся писателем, то родной язык потерять невозможно.
Бывают случаи, что писатель полностью переходит на другой язык новой страны (к примеру, Александар Гемон из Боснии). Бывает, что писатель, владеющий английским (как Давид Албахари из Сербии) сохраняет приверженность к родному языку. Примеров много, но у каждого писателя своя судьба и свои счеты с языком или языками. Мне, наверно, суждено как писателю остаться в стихии моего родного украинского языка.
Рассказывать о своей повседневной жизни? Она - в стихах, эссе и прозе, но в более сконденсованном виде. В мелочах. В памяти. В словах.
Ты разъезжаешь по всему миру с чтением собственных стихов, посещаешь фестивали, выступаешь на литературных чтениях. Часто ли бываешь на родине? И какой ты видишь литературную ситуацию на Украине отсюда, из-за океана? В Киеве проходит ежегодный поэтический фестиваль «Киевские лавры», а есть ли другие фестивали? В середине 1990-х были украинские литературные премии «Смолоскип» (1995) и «Благовист» (1996): существуют ли они сегодня? Какие литературные премии, конкурсы есть в современной Украине?
В Украине бываю часто, когда выходят мои книги, или когда приглашают на фестивали или на Форум издателей во Львове. В этом году в мае объехал полстраны с презентацией сборника стихов и эссе «Ровер», побывал также на первом Международном фестивале рассказа в Виннице.
В Украине многое изменилось: появились хорошие издательства, во многих городах существуют международные фестивали (в Черновцах, во Львове, Киеве, Виннице и Тернополе), молодежные культурные центры. Литературная жизнь, несмотря ни на что, набирает обороты.
В тоже время, существует разная культурная среда, и иногда я ловлю себя на мысли, что общество и культура немного отдалились друг от друга. Но такую ситуацию я вижу не только в Украине, что-то похожее в Сербии или Македонии, в странах, где побывал в последнее время.
В Украине выросло новое литературное поколение, очень активное. Да, существуют премии и конкурсы. Иногда меня приглашают быть в жюри и я вижу как меняется поэзия и проза, она немного социальная, во многом стилистически не ровная, но со своей энергией, со своим ощущением мира и желанием доказать свою правоту и талант.
Я часто пишу предисловия или послесловия к сборникам стихов молодых поэтов. Делаю это с удовольствием, понимая, что диалог поколений не должен прекращаться.
Судя по тому, что украинских поэтов и прозаиков сегодня активно переводят на русский язык (последний пример – твои «Парижские стихи» в переводе Ирины Ермаковой в сентябрьском «Новом мире», и там же – Василь Голобородько, Таня Малярчук, Катерина Бабкина, Марианна Кияновская), агрессия России по отношению к Украине лишь сблизила украинских и российских писателей. Могу сослаться и на собственный опыт: как один из составителей и авторов миротворческого альманаха «НАШКРЫМ» (из-во «КриК», США, 2014), в котором со стихами о Крыме опубликованы 120 поэтов из 10 стран мира, я наблюдаю и неугасающий интерес к этому сборнику, и то, что авторы не только прекрасно соседствуют в одной книге, но и совместно выступают на презентациях в Нью-Йорке, Москве, Киеве. Твой взгляд со стороны (американско-украинской): насколько сегодня геополитика может помешать, или уже мешает, отношениям между литераторами Украины и России (вспоминается ведь и известный скандал этим летом на литературном фестивале в Германии, где Сергей Жадан и Юрий Андрухович не захотели участвовать в дискуссии с российским автором Захаром Прилепиным)? Переводят ли и публикуют ли в Украине поэтов из России?
Да, в России часто печатается украинская литература в переводах на русский. В Украине теперь наверное не так много. Но я не могу точно сказать, поскольку не владею статистикой.
Да, политика влияет на события, связанные с Крымом, Донецком и Луганском. Позиция многих украинский писателей на этот счет понятная и четкая. Все, что происходило – это агрессия со стороны России, новый этап сохранения видоизменной империи, ложь и подтасовывание фактов.
Многие мои российские друзья – поэты и переводчики – не скрывали своего невосприятия современной политики России к Украине. То, что они переводят и печатают украинскую литературу – это мужественный поступок; то, что они организовывают чтение украинской поэзии в Москве – это их гражданская позиция.
Украинцы умеют быть благодарными и мы будем помнить тех, кто в трудную минуту для Украины облегчал участь ее граждан и поддерживал ее культуру.
*Обращаюсь на «ты» не потому, что в Америке не всякий русскоговорящий скажет собеседнику «вы», а по причине того, что знакомы мы не первый день, давно перешли на «ты» и делать исключение для интервью не имеет смысла. Ради уже сложившегося удобства общения.
© RUNYweb.com
Добавить комментарий
0 комментариев