-->
Четверг, 28 Марта 2024

Оценить материал


Вставить в блог

Bookmark and Share

Яков Гордин: «История – это сложное сочетание человеческих поступков». (Часть Вторая)

15 Мая, 2015, Беседовал Геннадий Кацов

Яков Аркадьевич Гордин – российский литератор, историк, публицист, драматург, главный редактор журнала «Звезда».

Яков Аркадьевич Гордин – российский литератор, историк, публицист, драматург, главный редактор журнала «Звезда». Фото с сайта obtaz.com

НАЧАЛО читать здесь > > >

В одном из интервью с вами: «... Ростов, зная, что Пьер состоит в тайном обществе, возмущен этим, он не понимает, зачем это, и Пьер ему объясняет очень ясно и просто (это была в некотором роде программа декабристов): мы работаем для того, чтобы не пришел Пугачев и не зарезал наших детей. Русские интеллектуалы, в том числе русские писатели ощущали возможность новой пугачевщины. И если говорить о том, какую задачу ставили перед собой декабристы, о которых сейчас пишется и говорится масса всяких глупостей, то они пытались предотвратить грядущую пугачевщину...» В середине 1990-х я написал книгу об истории Нью-Йорка, и это позволило мне внимательно изучить не только американскую историю, но и различные проблемы и пути их решения, возникавшие на протяжении этой истории. Если русские видели возможность восстанием, а позже цареубийством и террором уйти от пугачевщины, то есть крестьянского бунта, «бессмысленного и беспощадного», то англо-саксы пошли другим путем. Они также понимали, что если рядом с твоим поместьем стоит деревня с недовольными крестьянами, то когда-нибудь они сожгут поместье, вздернут тебя на дереве, изнасилуют жену и забьют ее насмерть вместе с твоими детьми. Но есть выход: дать народу хлеба и зрелищ. Уже с конца XIX века, с вступлением в дело позже рабочих профсоюзов и фермерских союзов, главной задачей сильных мира сего и господствующего класса капиталистов в США стало удовлетворение первичных потребностей народа: накормить и не дать заскучать, дабы не созрели от скуки всякие ненужные мысли. Как вы понимаете, демократия держится не столько на сознательном и зажиточном среднем классе, сколько на удовлетворенном, пусть и по минимуму, классе низшем. Почему в России, на протяжении всей истории ее последних 150 лет, не решали (или не решалась) задача – дать народу хлеба и зрелищ? Это не просто, но ведь не труднее, чем правдами и неправдами уходить от революции, которая, в результате, все равно наступила.
Ну, положим, русские видели разные пути, чтобы избежать пугачевщины. Цареубийство было глубоко второстепенным средством. Так сказать, прикладным. Ведь до мятежа 14 декабря, перед которым лидеры тайного общества, действительно, обсуждали возможность цареубийства, в России уже были убиты три законных императора: Иоанн Антонович, Петр III, Павел I. И в каждом случае речь шла отнюдь не о пугачевщине. Но не будем углубляться в этот сюжет. Скажу только, пользуясь случаем, что когда декабристов клянут за нарушение присяги, посягательство на жизнь августейшей особы и так далее, то странным образом забывают, что они конспирировали против Александра I, санкционировавшего убийство своего отца-императора, и легитимность которого, как, впрочем, и Екатерины II, была под большим вопросом. Декабристы действовали в сложившейся политической традиции. Но это к слову.

Сравнивать политическую ситуацию в России и в Соединенных Штатах, равно как и в Англии, говорить о схожих рецептах общественного примирения – рисковано. Эмигранты из Англии с их протестантским правосознанием привезли с собой в Америку определенную политическую культуру, определенные политические принципы, на которые можно было опираться в кризисные моменты.

В Англии, как Вы помните, Великая Хартия Вольностей была принята в 1215 году, заложив основы английской политической свободы, до полного торжества которой было, конечно, еще очень далеко. Впереди еще и восстание Уота Тайлера в конце ХIV века, грандиозный крестьянский мятеж, по своей жестокости сильно напоминавший пугачевщину; и Великая Английская революция ХVII века. Но!.. И крестьянский мятеж, и революция были ответом на нарушение законных прав народа. Крестьяне возмутились против резкого повышения налогов, а в ХVII веке инициатором революции был парламент, восставший против беззаконных действий короля.

И в том, и в другом случае действовало общественное правосознание. Разумеется, на разных уровнях.

С правосознанием и политической культурой в России дело обстояло несколько иначе. И если в Англии, и даже в менее «продвинутой» Франции революции, в конце концов, привели к выработке демократической модели  – в Англии более органично, во Франции весьма мучительно, – то в России дело кончилось ленинско-сталинским террором. Тут сказалось и отсутствие правовых представлений в народной массе (они были заменены очень общими представлениями о справедливости), и характером военно-бюрократического государства, построенного Петром I.

Во время пугачевского мятежа, по сути дела, гражданской войны, восставшими двигала вот эта самая жажда справедливости, как они ее понимали. Но представьте себе победу Пугачева. Как он и его соратники стали бы управлять страной? Катастрофа.

Российские дворяне тоже понимали, как и английские джентри, опасность народного недовольства. Но английские йомены - не русские мужики. Опять-таки, другие правовые представления. И русские мужики в этом не виноваты: в таком государстве их сознание формировалось.

В конце концов, и Великие Реформы Александра II, и реформы Столыпина были призваны дать народу самоуважение и зажиточное существование. «Зрелища», простите, это уже ХХ век. Революцию в России развлечениями предотвратить было невозможно. А вот «хлеб» и самоуважение – да! Но несчастье России было в роковой запоздалости реформ, их непоследовательности в ХIХ веке. А в ХХ веке все разрушила Мировая война.

Я не думаю,что демократия держится на прикормленных и занятых развлечениями народных низах. Она держится на сознательном и имеющем возможность себя проявить разумном большинстве. В США основа демократии не те, кто из поколения в поколение живет на пособие и смотрит телевизор.

Я, похоже, лучше, чем вы отношусь к человеку. Ему мало хлеба и зрелищ. А потому и проблема демократии существенно сложнее, чем Вы утверждаете.

Поверьте, я за гуманизм, и проблема демократии, конечно, сложнее, чем то, что здесь мы обсуждаем. Взять хотя бы мультикультурализм в Европе, политику affirmative action в США, заигрывания сегодня демократов  перед массовым электоратом, которому нужно уступать, давать все больше и масштабней, иначе - бунт. Тема "хлеб и зрелища" не только не единственная и не панацея при разговоре о свойствах демократии, но и сама по себе, как видите, многоплановей, чем может сразу показаться. 

Кстати, еще о неорелизованных возможностях, и таким образом, перебросим мостик от истории к литературе. То, что общая ситуация сегодня в России складывается не самым лучшим образом, сказывается и на существовании журналов. Кроме того, что печатная периодика испытывает серьезную конкуренцию со стороны виртуальных изданий, еще и сокращаются подписки, сокращается кредитование из Госбюджета библиотек по всей стране, в результате чего библиотеки вынуждены отказываться от приобретения журналов, в результате – подписка сокращается... Замкнутый круг. Я уехал из СССР в январе 1989 года, прекрасно помню «толстые журналы» того времени. Но ведь они не изменились не только обложками, что с точки зрения «брендинга» еще понятно. Не изменились журналы и по своим концепциям: в основном, одни и те же разделы; мало того - с обоймой из ста, допустим, писателей, критиков, литературоведов, всем известных и кочующих из издания в издание. Почему не появилось журналов-альманахов университетских, диктующих в литературе моду и формирующих в США литературное пространство, вполне окупаемых и за счет университетских программ, и студентов-читателей, коих целая армия, как и армия студентов-писателей? Как вы объясните эту законсервированную ситуацию с «толстыми журналами», которые выходят мизерными тиражами, в розницу не продаются, до библиотек и читателя не доходят, с единственной надеждой, получается, на «Журнальный» и «Читальный» залы. Ведь необходимость здесь изменений очевидна, но ничего не происходит? 
Взгляд на толстые литературно-общественные журналы у нас с Вами различный. Да, конкуренция за последние два десятилетия возникла серьезная. Но я уверен, что журналы далеко не исчерпали своих возможностей и вполне способны выполнять ту же миссию, что и двести лет назад.

Однако, об этом позже.

Прежде всего, я говорю о журналах как заинтересованное лицо только отчасти. Издание журнала, право же, не есть моя жизненная задача. О задаче я уже говорил. Редакционная работа – в значительной степени административная, так как я не только редактор, но и директор, – страшно мешает этой главной задаче. Я фактически не завишу от журнала материально. Ту условную зарплату, которую я получаю  – если получаю! – я могу спокойно заработать, сидя за письменным столом. Проклятое чувство долга мешает мне подать в отставку. Так что я беспристрастен.

Литературно-общественные журналы со времен  карамзинского «Вестника Европы» играли одну и ту же роль: создавая единое культурное пространство в необъятной России, о которой язвительный Вяземский говорил, что  «мы лежим врастяжку и у нас от мысли до мысли пять тысяч верст». Петербургские и московские журналы читали от Польши до китайской границы, и люди представляли себе, что делается в русской культуре.

Вторая важнейшая функция, связанная с первой, – просветительство. Хороший журнал  – культурный процесс в разрезе: все жанры, от прозы и поэзии до экономических очерков.

И сегодня миссия журналов та же. Никакой интернет – хаос сведений, в котором легко затеряться, – не заменяет концентрированной культурной информации толстого журнала.

Библиотеки в огромной российской провинции  – главные культурные центры. Культурная роль телевидения ничтожна. К тому же, только 52% провинциальных библиотек в России имеют выход в интернет. Плотность компьютеризации нашего населения сильно преувеличена.

Спрос на толстые журналы не так велик как в перестройку, да и в советское время, но весьма приличный По данным научного отдела Национальной (Публичной) библиотеки, собирающего данные от всех провинциальных библиотек, за 2014 год количество читателей, бравших в библиотеках толстые журналы, превысило 500 тысяч. Количество посещений «Журнального Зала» в интернете, где представлены все основные толстые журналы, более двух миллионов. А Вы почему-то считаете, что журналы до читателя не доходят. Даже при небольшом тираже журнал проходит в библиотеках через десятки рук. Есть данные, что за журналами стоит очередь. Журнал  – не газета, он читается годами.

Есть сотни тысяч читателей, как видим, которые хотят именно читать бумажный вариант журналов. Кстати, как и книги.

Судя по письмам, которые мы получаем с разных концов России, часто журнал оказывается единственной связью провинциальной интеллигенции, в частности, учителей с общероссийским культурным процессом.

Другое дело, что ситуация меняется к худшему. Но не по вине журналов. Министерство культуры, от которого зависит, главным образом, финансирование библиотек, категорически не понимает роли журналов. И это  – культурная катастрофа.

С этого года  наш министр отменил целевое финансирование для библиотек на подписку периодики. Естественно, у журналов рухнули тиражи и они находятся на грани разорения. В Год Литературы, столь торжественно объявленный, Россия может остаться впервые за двести с лишним лет без литературных журналов. А ведь именно журналы  – единственный путь молодых литераторов в профессиональную литературу. Интернет – безответственное пространство  – скорее опасен для них, чем полезен.

Я уверен, что толстые журналы и должны быть консервативны. Они не должны брать на себя функции глянцевых еженедельников. Это другая стихия.

«Нью Йоркер» с его миллионным тиражом так преуспел не за счет небольшого объема первоклассных художественных текстов. Там и реклама, и интервью со «звездами» и прочими знаменитостями, и так далее. И входит он, насколько я понимаю, в мощный издательский холдинг.

Но Вы, я вижу, не очень представляете себе современные российские журналы. И рубрики у них существенно меняются, и состав авторов отнюдь не «обойма из ста ... кочующих из издания в издание». В журналах идет живой литературный процесс. Культурный процесс. У каждого серьезного журнала свой авторский актив, при том, что постоянно приходят новые авторы. Новые авторы  – одна из главных задач журнала. В публицистике обсуждаются фундаментальные и злободневные проблемы, публикуются уникальные архивные документы, мемуары...

Да, университетские журналы и альманахи были бы чрезвычайно полезны. (Так же, как не менее полезны были бы и толстые журналы в университетских библиотеках.) Почему эта плодотворная традиция не развивается? Исключительно из-за косности руководства и пассивности студентов.

Печально? Да! Но традиция родилась в свободной стране, где низовая инициатива не сковывалась цензурой и политической полицией. А в России? Переломить сознание трудно.

Кстати, о рознице. С недавних пор «Звезда» и «Нева» в Петербурге стали довольно бойко продаваться в киосках метро. Правда, по ценам ниже себестоимости, но сам факт интереса к ним «случайного покупателя» – симптоматичен.

Еще раз хочу сказать: по глубокому моему убеждению, литературно-общественные журналы и не должны меняться. Они могут выполнять свою просветительскую и объединительную миссию именно в таком качестве.

А «мизерные тиражи»? Это зависит не от спроса, а от финансирования библиотек. Но государство не осознает опасности одичания граждан, снижения культурного уровня. Отданные во власть местного начальства библиотеки часто просто ликвидируются. Как и деревенские школы, необходимые для выживания деревень и поселков.

Вот это, действительно, проблема, а не структура журналов, впитывающих в себя живую культурную жизнь и стремящихся оформить ее в стройную и разнообразную систему.

«Толстые журналы», конечно, отличаются друг от друга. Главное отличие журнала «Звезда» очевидно: сильный историко-публицистический раздел, особенно заявленная еще в 1990-х рубрика «Россия и Кавказ». Понятно, что от того, как выстроены исторические факты, какие из них подвергнуты умолчанию, а на каких сделаны акценты, зависит восприятие нашими современниками тех или иных исторических судеб и событий. Оттого, историческая наука подвергалась в России нередко гонениям и вызывала повышенный интерес цензоров. Учитывая сегодня особую роль Кавказа в политической жизни России, реваншистские устремления нынешней власти, когда оправдание тем или иным шагам на мировой арене требует исторических подтверждений, не чувствуете ли вы ока цензора по отношению к публикациям в этом разделе? Нет ли у вас ощущения, что в разных областях жизни россиян возвращаются государственные контроль и цензура?
Да, нашей кавказской рубрикой мы можем гордиться. Я не занимался специально российско- кавказскими делами до начала девяностых, но, разумеется, постоянно сталкивался с этой проблематикой по ходу своих занятий.

Кавказскую войну по сути дела начал еще Петр I. Во время его Персидского похода 1722 года русские войска впервые всерьез столкнулись с горцами Дагестана. Результатом были свирепые карательные рейды по горским аулам казаков и калмыков, входивших в экспедиционный корпус.

Кавказская война, таким образом, сопровождала историю империи до второй половины ХIХ века. И нельзя сказать, что она закончилась..

Когда стало ясно, что грядут тяжелые события на Кавказе, мы и завели эту рубрику. Надо было дать возможность читателям представить себе, о чем же идет кровавый спор, где его корни.

Мы еще выпустили тогда при поддержке фонда «Открытое общество» (фонд Сороса) серию брошюр на эту тему и разослали их по школьным библиотекам. Это были исторические материалы в помощь учителям, которые весьма слабо представляли себе этот аспект истории. Кавказская война была в некотором роде табу в советских ВУЗах.

Потом уже мы стали публиковать современные материалы. Например, дневник русского художника, жителя Грозного, пережившего штурм города. Его и жену спасли соседи чеченцы и помогли впоследствии выбраться из осажденного города.

Но вообще история совсем непростая. Я считал и считаю, что объявление Дудаевым независимости было безответственной авантюрой, которая только и могла закончится трагедией. Чечня могла получить максимум самостоятельности формально в пределах России. Речь шла на самом деле не о независимости, которая налагает большую ответственность, а о бесконтрольности территории, управляемой вооруженными группировками и извлекающими из этого доходы.

Когда говорят, что Ельцин должен был встретиться с Дудаевым и конфликт был бы разрешен  – это малограмотно. Во-первых, Государственная Дума специальным решением обязала президента отказаться от любых переговоров, пока не будет аннулирована Декларация о независимости Чечни.

Во-вторых, Дудаев не мог на это пойти  – его бы тут же пристрелили. А Ельцин по закону не мог согласиться на отделение части российской территории. Для него это означало – импичмент на вполне конституционной основе. Это был тупик.

Есть опыт ХIХ века. Шамиль не раз вел переговоры с русскими генералами. Это ни к чему не приводило. Он вступал в переговоры в трудные моменты, чтобы выиграть время. А главное – тот факт, что представители «Белого царя» разговаривали с Шамилем как с равным, каждый раз еще выше поднимало его авторитет у горцев.

Единственным результатом встречи Ельцина с Дудаевым была бы в глазах чеченцев легитимизация власти Дудаева – вне зависимости от результатов переговоров.

Другое дело, что конфликт можно было решить, по-настоящему поддержав пророссийские силы в Чечне, а их на первом этапе было не меньше, чем антироссийских. Нельзя было вести войну преступными методами, разрушая города и убивая мирное население, и так далее. Но это особая и обширная тема.

Что же до цензуры, то мы ее пока не чувствуем. Никто на нас не давит. Хотя мы сознаем границы, за которыми может начаться конфликт с властью. Да, есть самоцензура. Пока очень ограниченная.

А общая ситуация в этом отношении, конечно, ухудшается. Но это главным образом касается телевидения. На издательскую сферу – издание книг, – это не распространяется. Пока.

Что, на ваш взгляд, означает «литературный процесс»? Вы, как редактор «Звезды» с 1991 года, престижного и влиятельного литжурнала, насколько его формируете? Как-то за последние четверть века литпроцесс модифицировался, усложнился, испытывал ли кризисы? Также ли сегодня журналы делятся неформально на столичные и провинциальные, западнические и славянофильские, либеральные и консервативные, конвенциональной литературы и авангардистской? И что есть сегодня «престижные» публикация, премия, конкурс?
Литературный процесс и есть литературный процесс. То есть, совокупность творческих поступков.

В известной степени толстые журналы, да, формируют процесс – в том смысле, что через толстые журналы в литературу входят молодые литераторы. Но сам процесс чрезвычайно сложен, и толстые журналы уже не играют той роли, которую играли тридцать лет назад. Но мы об этом уже говорили.

За последние четверть века процесс, разумеется, усложнился по той очевидной причине, что литературе пришлось осваивать совершенно новую реальность. А она, литература, не была к этому готова. Рискну сказать, что несмотря на достаточное число талантливых книг разных жанров, литература находится в перманентном кризисе. Ей не справиться с новой реальностью. Но это – плодотворные мучения. Важно только сознавать, что пока идет скорее имитация освоения реальности, чем ее творческий анализ. Как это было во времена Пушкина, Толстого, Достоевского и т.д. Нужно время. Слишком неожиданен оказался психологический перелом. Слишком сложно переплелись советская и постсоветская эпохи. Повторю: нужно время. Идет, безусловно, накопление потенции.

Что до деления журналов, то, увы, провинциальные журналы или совсем исчезли, или находятся в весьма бедственном положении. А столичные естественным образом дифференцированы. Да, «Знамя» и «Звезда» последовательно либеральны. А «Наш современник» - наоборот. Это естественно. Со славянофильством в точном смысле дело обстоит слабо. Почвенническая тенденция – пожалуй.

Разумеется, существует стилистическое разнообразие. «Знамя» более авангардистский журнал, чем  традиционалистская «Звезда». Нормально. Мы дружим, тем не менее.

С Иосифом Бродским вы дружили в детства, в ваших книгах и статьях, посвященных его творчеству и биографии, есть ощущение, что вы были и единомышленниками, и близкими друг другу людьми, родственными душами. Интересно, по каким вопросам у вас были разногласия? Есть ли какие-то фундаментальные установки Бродского («Рай, как место бессилья...», «писать стихи – значит, упражняться в умирании», прошлое и будущее реальны и они угрожают настоящему; путешествия не имеют цели; «философия государства – всегда «вчера»; язык, литература – всегда «сегодня», «одиночество есть человек в квадрате», и прочее.), с которыми вы не согласны, их не разделяя. Кстати, не возникало у Бродского вопросов к вам после того, как вы выбрали себе профессию историка-публициста, поскольку Бродский всегда ставил под сомнение труд историков и саму историю: «Сознает историк или нет, незавидность его положения состоит в том, что он простерт между двумя пустотами: прошлого, над которым он размышляет, и будущего, ради которого якобы он этим занимается. Понятие небытия для него удваивается...» (из лекции «Профиль Клио»).
Ну, относительно детства – это сильное преувеличение. Мы познакомились, как мы потом вспоминали, осенью 1957 года. Я недавно демобилизовался, а Иосифу было 17 лет. Не совсем детство. Я был старше его на пять лет.

Система мировидения Иосифа сложна и противоречива. Философический элемент в его творчестве – и в стихах, и в прозе – чрезвычайно значителен. Но это не философская система в точном смысле. А потому, если начать анализировать его разнообразные постулаты и спорить или соглашаться с ними – надо писать трактат.

Я приведу один пример.

3 декабря 1958 года Иосиф пришел ко мне. Я  учился в университете и жил тогда с родителями на Малой Московской улице возле Кузнечного рынка. Наша улица упиралась в улицу Достоевского.

Так вот, он явился и вручил мне стихотворение под названием «Стихи о принятии мира», мне же и посвященные. Стихи весьма саркастические. Они были опубликованы один только раз в первом томе четырехтомных Сочинений, вышедшем в 1992 году. Заканчивались они так:

Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься.
Нам нравится шорох ситца
и грохот протуберанца,
и, в общем, планета наша
похожа на новобранца,
потеющего на марше.

Последние строки, разумеется, иронически намекали на мое недавнее армейское прошлое.

А дело было в том, что накануне мы были в гостях у нашей общей приятельницы Лены Валихан в том самом доме с «фасадом темносиним», который фигурирует в знаменитых «Стансах». И там был у нас спор о границах свободы и праве на неприятие мира. Этот мир, в реально существующем виде, Иосифа категорически не устраивал. Он вообще отрицал его право на существование. Я был не так радикален. Речь, естественно, шла не о политике, а вещах более общих. Иосиф утверждал, что устройство мира в принципе несправедливо и мириться с этим невозможно.

Я, насколько помню, – прошло больше полувека! – утверждал, что в мироустройстве есть своя логика, и относиться к этому надо дифференцировано, отрицая совершенно неприемлемое, но принимая разумное.

Иосиф отвечал, что это армия сделала меня конформистом. «Это морская пехота приучила тебя не лезть на рожон!» – сказал он. Эту фразу я запомнил еще и потому, что сюжет не соответствовал действительности. Я не служил в морской пехоте, но служил в пехоте на тихоокеанском побережии – на Татарском проливе. Очевидно, два эти обстоятельства, о которых он знал из моих рассказов, и совместились в его представлении.

Результатом этого бурного спора и явились упомянутые стихи.

Честно говоря, некоторый резон в обвинениях Иосифа был. Армия еще долго сидела во мне. Через несколько лет моя жена в минуты неудовольствия обзывала меня фельдфебелем.

Отзвук наших споров о границах свободы отозвался через много лет в другом стихотворении, тоже мне посвященном, – «У памятника Пушкину в Одессе».

Мне трудно сказать, как отнесся Иосиф к выбору мной профессии историка. Во всяком случае, мое первое сочинение этого типа – пьесу 1963 года о декабристах «Мятеж безоружных», которую он прочитал в ссылке, он одобрил. А та формула, которую Вы приводите, относительно специфики положения историка, на мой взгляд, не безусловна. Если будущее, еще не наступившее, и в самом деле эфемерно, то уж прошлое никак нельзя считать «пустотой». Наоборот, это предельно спрессованное жизненное пространство. Но я-то считаю, и неоднократно об этом писал, что исторический процесс един. Прошлое и настоящее неразделимы. Бывают ситуации, в которых прошлое актуальнее настоящего.

Речь, естественно, не о поэте Бродском. Это другой сюжет.

Я чрезвычайно высоко ценю Бродского как человека сильно мыслящего, способного видеть и понимать то, что другим недоступно. Но размах его мысли иногда его подводил и некоторые его заявления, касающиеся истории, критики не выдерживают. Ему иногда не хватало конкретного знания. Что вполне понятно и простительно. Но мысль его всегда высока и оригинальна.

Просто не нужно относиться к нему как к пророку, каждое слово которого – божественный глагол. У него и без этого достаточно достоинств и заслуг перед мировой культурой.

В этом году юбилей и у вас, и у Бродского. Иосифу Александровичу 24 мая исполнилось бы 75 лет. Представьте, что вас приглашают на юбилейный вечер нобелевского лаурета и просят рассказать какую-нибудь историю, касающуюся вас и Бродского, которая бы ярко юбиляра характеризовала. Вы выходите на сцену, зал замер в ожидании, надеясь услышать о Бродском что- такое (о, чудо!) чего о нем еще никто не слышал. «Слово предоставляется другу детства юбиляра Якову Аркадьевичу Гордину! - говорит ведущий. – Прошу тишины в зале!» Яков Аркадьевич, расскажите?
Я вообще не очень люблю этот мемуарный жанр. О Бродском столько пишут и говорят всякой немыслимой чепухи, что понимаешь смысл его заклинаний, обращенных к друзьям: не способствовать написанию его биографии. Это, увы, невозможно.

Ну, если угодно, один характерный эпизод.

Осенью 1958 года, после возвращения с целины, я делал доклад на заседании СНО – студенческого научного общества. Темой была брутальная поэзия 1920-х годов: Сельвинский, Тихонов, Луговской. Руководителем СНО был профессор Наумов. Участник проработок эпохи космополитизма. Краснобай и коньюнктурщик.

На свой доклад я пригласил Иосифа. И когда началось обсуждение, этот юноша попросил слова и начал свое выступление с цитирования книги Троцкого «Литература и революция», которую он только что прочитал. Надо помнить, что Троцкий находился под строжайшим запретом и цитирование его на публичном мероприятии было политическим преступлением. Иосиф, я уверен, об этом и не думал. Какая-то мысль Троцкого показалась ему соответствующей моменту, только и всего.

Наумов понял, что о происходящем неизбежно узнают в инстанциях. В зале наверняка были стукачи. И он пришел в ужас и ярость. От волнения и возмущения он путал фамилии и кричал: «Троцкий! Вон отсюда!!»

Думаю, что с этого живописного эпизода и началось усиленное внимание к Иосифу соответствующих органов.

Вот Вам эпизод, для Бродского принципиально характерный.

© RUNYweb.com

Просмотров: 8239

Вставить в блог

Оценить материал

Отправить другу



Добавить комментарий

Введите символы, изображенные на картинке в поле слева.
 

0 комментариев

И Н Т Е Р В Ь Ю

НАЙТИ ДОКТОРА

Новостная лента

Все новости