Америка Сегодня - Новости США на Русском Языке

Спонсор интервью - Эдвард Мермельштейн

Съемка 29 июня 2011г.

Бел, Белочка! У нас в Энциклопедии мы сегодня говорим только о Вас. Вы – главный повод для нашей сегодняшней беседы. Во-первых, поздравляем Вас с юбилеем.
Спасибо. О-о-о! Мне только что стало 100 лет. Отчего я такая старая? Это как-то быстро случилось. Я не заметила. Но, знаете, очень интересно быть столетней. Я рада этому, скажу отчего. Во-первых, всю жизнь я должна была делать то, что нужно было делать: училась, писала, была тут, была там. Делала то, что нужно было. А теперь, когда мне сто лет, я не должна ничего делать кроме того, что я хочу. Не то, что нужно, а то, что мне хочется. Это очень, очень важная перемена.

Мы Вас поздравляем! Белочка, давайте вернемся на 100 лет назад. 1911-й год – Вы родились. Что Вы помните из Вашего детства?
Я родилась в Берлине, оттого что мой отец учил медицину, там были лучшие школы медицинские. Лучше, чем в России. Первые три года я жила в Берлине, и мой первый язык был немецкий. Я помню, моя няня была фройляйн Мари. Но когда мой отец окончил медицинский факультет и стал доктором, мы поехали в Одессу. И там я прожила свое детство: от трех лет до одиннадцати или двенадцати. Я жила в Одессе во время революции.Это было трудное время, но ребенок в этом не понимает, оттого, что я должна была, когда ходила по улице, переступить какого-то мертвого, которого только что убили.  «Может быть все дети так делают?» – ребенок не понимает. Но, я помню, что я стояла в очереди для зеленого хлеба. Отчего зеленого? Не было муки, из гороха делали хлеб. И вообще, помню разные эпизоды. Я гораздо лучше помню мое детство, чем с кем я имела обед на прошлой неделе. Это так у старых бывает. Но я не верю, что я старая. По видимому да, 100 лет прожила, но я этого не чувствую.

Во время революции, Вы помните, Вас родители выпускали на улицу? Не осталось чувства страха?
Что-то страшное случилось со мной. Мой братик родился, когда мне было 9 лет. Ему было пару месяцев, и я его катала на коляске, перед домом. И вдруг подошли две молодые женщины, в железных куртках. Подняли младенца из коляски, положили его в мои руки и сказали: “У нас тоже дети.” И забрали коляску. Я помню, я пошла домой, мои слезы капали на одеяло ребенка. Мама сказала: “Белочка, что случилось?” А я ей ответила: “У них тоже дети”. Это мой первый был урок большевизма. Тогда мне было 9 лет. Коляски не было, но ребенок остался. И он сейчас – мой брат, которому 92 года, или 91. Он был доктор. Он живет недалеко. А этого он не помнит, но я помню.

Поскольку мы говорим о детстве, несколько слов о Вашем великом деде. Я читал воспоминания Ваши о нем. Вы ведь последний человек из живущих на земле, кто помнит Вашего деда. Больше никто не помнит его живого.
Это правда, я единственная, которая его помнит. Он написал письмо моим родителям. Он написал: “Я получил много наград в свое время, но Тамара и Белочка меня не будут помнить”. Тамара, тоже его внучка, давно умерла, а Белочка в 100 лет его помнит. Помню его голос, помню его смех, помню его теплую руку, когда мы гуляли, помню.

А я читал, что Вы приехали в Одессу, шли по лестнице, и вдруг рука Ваша поднялась, как будто рядом с Вами Шолом Алейхем.
Да, это когда я приехала уже взрослая. Вы знаете, детство – это иностранный город. Детство – специальное место, в которое трудно приехать обратно. Я помню, у нас был голод, так меня послали в… Как это сказать, в camp? В лагерь детей пролетариев (мы не были пролетарии, у нас был собственный дом, прислуга, коляска), но не надолго, оттого, что там детям давали мясо раз в неделю. Так я там прожила месяц. Я помню, что мясо нам давали – вареное мясо, так дети разрывали его на…, как будто это нитки, знаете?

На волокна.
Чтобы дольше есть. А потом мой папа приехал с чудным подарком – пол апельсина. Так я его спрятала под подушку в моем лагере. Кто-то украл, девочка какая-то украла. Это был первый мой краж. 

Первое воровство в Вашей жизни. У Вас украли что-то. Первая потеря.
О, да, да. Это был первый урок про коммунизм – «у них тоже дети», и первый краж.

А Вы в этом лагере отдыхали летом? Со всеми детьми?
Да, кажется, 3 с половиной недели.

Как Вам удалось выехать из Советского Союза? Это был 1922-й год.
Нам помог Шолом Алейхем, хотя он к тому времени уже умер. В самые трудные антисемитческие дни в России, Шолом Алейхем имел имя в России, которое не только любили, но и которое было очень для них важно. Шолом Алейхем! Так моя мама поехала с нами в Москву из Одессы, чтобы встретиться с Луначарским. А Луначарский был министр культуры. Она к нему приехала и сказала: «Я дочь Шолома Алейхема. Я хочу навестить свою маму, вдову Шолома Алейхема в Нью-Йорке. С моим мужем, моей дочкой и моим маленьким сыном.» Так Луначарский тот час же штемпель, бумаги, дал нам легальный выезд, дал нам вагон. И мы поехали в Ригу и оттуда на пароход, в Нью-Йорк. И на том же пароходе ехал туда со своими танцорами...? Когда мне было 90, я не забывала.

А Вы когда сюда приехали, первое… Ведь маленькая девочка в 12 лет прибывает в Нью-Йорк.
Я ничего не понимала, ни языка. Тетя какая-то, которую я никогда не встречала, дядя… Я помню, я увидела моего первого негра. Мы остались в квартире на первое время у моей бабушки, у нее была большая квартира в Бронксе. И там был негритян, doorman – швейцар. Я никогда не видела. Я видела китайцев в Одессе, я знала, - Пушкин был мулат, но…никогда не видела и очень испугалась, я помню. Как это интересно. Потом, когда я уже выросла и была в университете, у меня была подруга, я ее очень любила. Мы всегда кушали вместе, гуляли вместе. И раз я должна была за ней зайти, в ее дом. Я позвонила, и дверь открыл высокий негр! Отчего? Оттого – моя подруга была негритянка. Но она была моей подругой, я об этом не думала. А вдруг ее отец – негр! Оказывается, как это… Тут чудный был мюзикл “South Pacific”, и песня  “You've Got to Be Carefully Taught.” “Вы должны научиться этому…» Чему?  бояться не любить кого-то из-за цвета кожи.

В 12 лет, - я посмотрел Вашу биографию, - Вы начали учиться в Нью-Джерси.
Да, потому что мой отец должен был взять State board, экзамены еще, чтобы иметь практику. Русский диплом они не признавали, немецкий диплом не признавали. Так он взял экзамен в Трентоне, это в Нью-Джерси. И прошел, но не мог иметь практику ни в каком другом штате, кроме Нью-Джерси. Так он жил в Нью-Джерси, в Нью-Арке, а я шла в High school в Нью-Арке. И только я закончила High school, так я сразу же удрала в Нью-Йорк, на второй день.

Из провинции. А как Вам первые недели? Вы же по-английски не говорили в школе.
Ни слова. О! На пароходе в Америку…, о, я вспомнила, кто ехал, не танцор, актер – Станиславский. Станиславский со своей труппой ехал в нашем пароходе в Америку. Я ни слова по-английски не говорила, но на пароходе кто-то меня научил одну фразу: “Она была неграмотная и неправдивая”. Я была худая, измученная, с длинными локонами… Он меня научил сказать: “ I am a large girl”. Неправильно и безграмотно.

И Вы эту фразу сказали в школе?
В школе я понемножку научилась, научилась языку.

Это интересно. На самом деле, многие иммигранты здесь, из тех, кто приехал с детьми, имеют точно такую же проблему. Они не знают английского, приходят в школу, над ними смеются их одноклассники. Над Вами не смеялись?
Нет, потому что я очень быстро научилась английскому. У меня был талант к языкам. Я быстро научилась французскому. Моя мама спасла наш русский язык. Мой братик, которому было 3 года, он на 9 лет моложе меня, - ему сейчас 91, смешно! Ну, английскому языку мы, конечно, научились в школе, на улице, с подругами, а русский мы никогда не забыли. Она только по-русски с нами говорила, когда мы тут жили, никогда не научилась английскому.

Не знала английский язык? А Вы закончили школу и поступили в Хантер-колледж?
Я закончила  Хантер-колледж с самой большой наградой… Magna cum laude и была очень горда, есть такое слово? И сказала моему отцу: “У меня  Magna cum laude”. Он мне сказал, отчего не  “Summa cum laude?” – Я подумала: “Правда, отчего только ninety eight – девяносто восемь, а не сто”. Это меня преследовало всю жизнь – отчего я только Magna а не Summa.

Вы после Хантер-колледжа сразу пошли на работу учителем?
Я после этого пошла в Columbia university и получила мой диплом… и тоже с самыми высокими наградами. И мне предложили преподавать в Университете. А я хотела именно молодых, как у нас говорят teenagers. Оттого, что в университете – они уже там, они уже прошли, а в High school еще можно с ними что-то сделать. И что можно их научить, дать им…. Я вспоминаю что-то интересное. Я не знала, что я буду учительницей, я думала, что я буду журналисткой, что-нибудь такое. Моя подруга, та же самая негритянка, брала в колледже что-то по педагогике, чтобы стать учительницей. Она пригласила меня взять elementary класс, а в классе маленькие. И я стою там и смотрю на них. Все глаза смотрят на меня, ожидают что-то от меня, я должна им что-то дать, что-то очень важное – они ждут. Что я могу им дать, чтобы они запомнили навсегда? Чтобы, может быть, изменило их жизнь? Что я могу им дать? Они ждут. Это чувство я никогда не забыла, даже после многих лет, что я преподавала во многих школах. Они ждут, я должна им что-то дать.

Вы были хорошим учителем, как Вы считаете?
Я была замечательным учителем. Мои ученики, теперь они уже бабушки и дедушки, - они меня помнят. Они говорят: “Как я изменила их молодую жизнь”. Я была замечательной учительницей, это правда.

Тогда, как Вы считаете, была другая школа, другие ученики? Сегодня можно посмотреть по сериалам, по документальным фильмам, по тем событиям, когда в школе стреляют в учеников, что школа сегодня какая-то очень странная.
Это очень интересный вопрос. Да, сегодня школа совершенно другая. У нас, например, ученики воровали мел, а сегодня ученики  с пистолетом. Те же ученики. По-моему, что-то новое сейчас. У нас не было drugs – наркотиков. Теперь – наркотики. Во-первых, школа когда-то была защитой от того, что делалось на улице, а теперь то, что на улице – в школе. И все из-за наркотиков. И совсем переменилась моральная атмосфера. Но дети – те же дети. Нужно знать, кто они, откуда они, как они о себе думают. И дать им что-то, - ждут.

Вы преподавали в нью-джерсийской школе? 
Нет, только в Манхеттене.

В манхеттенской школе. У Вас жизнь связана со школой, и Ваш бестселлер «Вверх по лестнице, ведущей вниз» - тоже о школе. Несколько слов о том, как получилась эта книжка.
Это книга была случай. Я не думала писать никакого романа. Я была учительницей английской литературы. Иногда писала короткие рассказы в журналах. Раз я написала маленький рассказ – три страницы. Назывался он « Из учительской корзины».

Мусорной корзины, куда выбрасывают все?
Кусочки бумаги, что дети написали, что администратор написал. И они сказали про себя, что делается в школе. Мой агент не мог это продать в журнале, слишком короткий, и слишком какое-то, какие-то листы непонятные. Но наконец одно издательство купило это, я помню, за $100. $25 – моему агенту, я получила $75. И когда это вышло в газете, редактор пригласил меня на ланч. Ланч – это завтрак. И тогда сказал он мне: «Я хочу, чтобы Вы из этого маленького рассказа написали книгу». Я сказала: «О, я не пишу романов, я учительница, я пишу маленькие рассказы.» Но они мне предложили много денег, аванс, а я тогда очень нуждалась. Я была одна, я оставила своего мужа, мои дети выросли и уехали в Университет, моя мама умирала в госпитале. Мне было необходимо иметь деньги и вот мне их дали, чтобы я писала. Ну, я этими деньгами оплатила все мои расходы и осталась опять без денег. Но я должна была писать. Я ведь истратила их аванс, я не могла его им обратно отдать. Я должна была сесть и написать книгу. А то бы она не была написана.

Но книга получилась веселая, а то, что Вы рассказываете, вовсе не весело.
Книга получилась очень смешная, но очень серьезная, так как я описываю как трудно детям в школе, как их не понимают учителя, как администрация - глупая какая. Книга вообще серьезная. Это показывается читателям, что делается в школе. И я говорила от всех учителей. Они не имели голоса, они знали как им было все это трудно. Я была их голосом.

А Вы знали, что в то время, это начало 60-х годов, в России эта книга была очень популярна? После того, как ее перевели на русский язык?
Мне это писали. И сказали: “У нас тоже так, но не совсем”. И я там была на свои гонорары и жила в Москве на эти деньги. Они ее очень любили и полюбили меня, и любили Шолом Алейхема. Их любовь к Шолому Алейхему капала на меня. Где бы я ни была: “ О, внучка Шолома Алейхема?” Раз я выступала в Монреале, в Канаде. Когда я кончила говорить о Шоломе Алейхеме, один старый человек в коляске для больных, его привезли на сцену. И он протянул руку. И он сказал: “Я живу в доме для старых. Я глухой – я Вас не слышу, я слепой – я Вас не вижу. Но, когда я узнал, что в моем городе внучка Шолома Алейхема, я настаивал, чтобы меня привезли, чтобы я дотронулся до Вашей руки.” Для этого он приехал. Ну, такая любовь. Это не такая любовь, как к писателю: я люблю Набокова, а я люблю Достоевского, - это любовь к члену всемирной еврейской семьи.

Бел, вернемся к Вашей книге. После книги создали фильм. Насколько после этого у Вас была всемирная слава? Бестселлером стала книга, фильм был очень популярен. Трудно жить рядом со славой, трудно быть известной?
Нет, очень приятно, очень приятно быть известной. Я к этому будто готовилась всю жизнь. И на много лет меня забыли, а вдруг, когда мне стало 100, медиа меня не отпускают.

После этого у Вас как-то поправились Ваши финансовые отношения, и, насколько я понимаю, и с семьей обустроилось. Вы второго мужа встретили после этого, гораздо позже?
Я не поняла, после чего?

После того, как у Вас определилась писательская карьера? Вашу книгу поставили на сцене, сделали фильм по ней. Изменилась Ваша семейная жизнь в лучшую сторону тоже?
Нет. Это было трудное время у меня. Но я к этому очень как-будто привыкла. И я очень любила разъезжать по разным городам, выступать, читать лекции, говорить. И была очень популярная, когда выступала. Так это было мне интересно. Все-таки 13 лет прошло между двумя книгами. Вторую книгу, после такого успеха – очень трудно написать. Лучше, чтобы первая была неуспешная, тогда вторая легче.

А Вы считаете, Ваши ощущения, вторую книгу лучше или слабее?
Гораздо сильнее. И психологически – гораздо лучше. 

А как Вы определяете, почему вторая книга не стала такой популярной, как первая?
Оттого, что первую книгу было очень легко прочитать. Ха-ха, смешно, но когда закрываешь книгу – о, серьезно. А вторая книга написана совершенно другим, более трудным тоном, будто в трех языках. Она пишет одним языком в дневнике, потом другим шрифтом, она пишет  письма о том же, что в дневнике, а потом она пишет книгу про то же. Так видно, что делается в настоящем, в литературе и в юмористическом – смешных письмах. Это очень интересная книга.
И несколько русских переводчиков очень хотели ее перевести на русский. Татьяна Кудрявцева – никак не могла. Кто-то тут в Нью Йорке хотел ее перевести. Во-первых это невозможно на русский язык перевести, потому что одна моя героиня русская и очень смешная – поговорки разные и все такое, но на русском языке она не смешная, она такая, как у них много.

Не удалось перевести?
И вообще, разные там поэмы, рифмы, каламбуры – нельзя перевести. Жаль.

Я недаром задал Вам вопрос о том, когда изменилась Ваша писательская судьба, изменилась ли Ваша личная жизнь. Я недавно видел Вас с Вашим мужем – он молодой человек, на 5 лет моложе Вас. Вы замечательная пара. Как-то всегда хочется думать, что если изменения в судьбе, то они уже и во всем. Когда Вы встретились со своим вторым мужем?
После того, как у меня был успех с книгой. Мы встретились тут, у меня была тут вечеринка, я бы не могла купить этой квартиры до книги и вообще, очень нуждалась. А встретила я его, когда уже все знали про книгу. Он интересный человек.

Он прочитал книгу до того, как с Вами встретиться?
Нет, после того.

После того, как по Вашей книге был поставлен фильм, это уже слава национальная, поскольку одно дело читать, другое дело смотреть кино. Трудно ли работать с Голливудом, с режиссерами? Вообще, насколько Вам это было интересно. 
Вы правы, это совершенно другая метода. Читаешь книгу и сама с собой, видишь в голове, как это, кто это, все выстраивается. А если смотреть на экран: “Нет, в моей голове такое”. Я помню, когда я была маленькая, читала сказки, как же я была недовольна рисунками, у меня совсем другое в голове. И вообще, было интересно от того, что когда они кончили это делать, они  сделали прием в школе, где это сделано было в Нью-Йорке. И все, кто был в синема, меня поздравляли, и мы все пели песню об этой школе “лиловое и золотое”. И когда мы это пели, мои слезы текли по щекам, отчего? Я была так тронута, и я говорю себе: “Дура, ты выдумала эту песню, ты выдумала эту школу, чего же ты плачешь”?

Долго фильм снимался?
Я не помню, не очень долго, но это делали в одной школе в Нью-Йорке. И что мне было очень трогательно, все эти дети, актеры, администраторы, в синематографе, директоры, продюссеры, все это кружится, они вокруг меня. Отчего? От того, что в один день я села и положила бумагу в мой typewriter  - в мою пишущую машинку. Помните пишущую машинку? Это я называю BC – before computer.

После и книги, и фильма, и второй книги, ведь была еще долгая жизнь. Чем она была заполнена у Вас?
После второй книги, что я делала? Кажется была ленивая, просто ленивая. У меня много друзей, с друзьями, с мужем, дети приезжают, вообще жизнь. Но, я все время писала смешные рифмы, Шолом Алейхем меня научил, когда я была очень маленькая,  говорить рифмами. Но это очень легко по-русски: ”Я хожу по ковру, он идет пока врет”, но если у кого-нибудь день рождения или какой-нибудь праздник, я всегда пишу смешную поэму для них. У меня их очень много. Мой муж хочет их опубликовать, они очень смешные, но я не знаю. 
Все-таки, я все время думала о моей последней книге “Дорогой папа, Шолом Алейхем”. Каждый год я надеюсь ее написать. Это будут мои мемуары, у меня столько записок, столько черновиков. Он мне написал письмо, когда мне было 4 года, год до того, как он умер. Он писал: “Белочке в Одессе от папы Шолома Алейхема в Америке” Он писал: “Дорогая Белочка, я прошу тебя поскорее вырасти и научиться писать для того, чтобы ты могла мне писать письма. А для того, чтобы вырасти, нужно пить молоко, кушать суп и овощи и меньше конфет. Поклон твоим куклам. Твой папа Шолом Алейхем, который тебя очень любит.” 
Вот я выросла. Я научилась писать не вовремя, чтобы ему ответить. Теперь, 94 года после этого письма, я ему отвечаю: “Дорогой папа Шолом Алейхем! Я выросла, я научилась писать, и вот что случилось с тех пор, как ты умер. С тобой, со мной и.т.д.” Это мои мемуары. Это еще не записано.

Белла, спасибо огромное, спасибо. Я знаю, что Вы продолжаете танцевать. Туфли на высоком каблуке женщину только красят. Я желаю Вам танцевать как можно дольше, активной жизни. И мы ждем Вашей следующей книги.
Спасибо! Я тоже очень ожидаю!

© RUNYweb.com