Полный текст интервью и полная версия видео (около часа) здесь > > >
Спонсор интервью - Эдвард Мермельштейн
Съемка 02 ноября 2010 г.
Эрнст, мы начнем, пожалуй, с дня рождения, с места рождения. Жизнь, как говорил Бродский, оказалась длинной. Что сказать о жизни, которая оказалась длинной? Итак, давайте с первого дня Вашего, со дня рождения.
Я родился в Свердловске, в доме моего деда – купца, в купеческом районе Свердловска. О моей семье: мой папа был врачом, хотя он был лишенцем. Он был сыном купца, очень богатого человека, раскулаченного, и все наше семейство, его братья, и он, были в белом движении. Так что, в принципе, он был лишенцем.
В силу очень многих обстоятельств, главное обстоятельство – он был очень хороший врач, детский врач, в котором нуждались многие дети, и даже крупного свердловского начальства. Его биография - очень опасная, очень тревожная, -сложилась в целом удачно, хотя бы потому, что он закончил жизнь директором клиники детской и заслуженным врачом страны.
То есть, при Советской Власти?
Ну, конечно. Он умер после моего отъезда, в 1960-е годы.
Моя мама – химик биолог, ученица Вернадского и известная поэтесса. Сейчас я могу сказать, что она международная известная поэтесса, потому что ее стихи переведены на все европейские языки, и на многие другие языки мира. Как химик-биолог, она не могла существовать, потому что принадлежала к школе, с которой боролся Лысенко, вейсманисты-морганисты.
Как химик, она работала на заводе – химик завода. И она работала в уголовном розыске, как химик. Но, в принципе, она занималась научно-популярной литературой и писала стихи. Таким образом, она стала известна.
Я был потрясен: когда я преподавал в университетах, в одной университетской библиотеке я нашел книги моей мамы с иллюстрациями прекрасными, на японском языке. Надо сказать, что ее поэма «Ян Корчик» получила международное признание и различные премии: от Израила, до Германии, до Польши и.т.д.
Эрнст, Вы какое-то время прожили до начала Великой Отечественной войны, а потом Вы прошли всю войну, практически. Несколько слов об этом.
Я жил в Свердловске. Очень трудно рассказывать свою биографию, потому что, есть внешняя биография – это журналистика, по существу; а есть внутренняя биография – нечто исповедальное, психологическое, спиритуальное и.т.д. Очень часто внешняя биография совпадает и не совпадает с внутренней биографией.
Ну, например, мое детство в моем родном доме полностью совпадает с моей внутренней биографией, потому что научные интересы бушевали в доме, мама занималась теософией. Вы знаете, теории Вернадского, они мистичны.
Конечно, она не была безумной «рериховкой» или «византийкой», но она этим всем интересовалась, а так же я.
Научные познания моего отца, которые были безграничны, меня интересовали тоже. Это наложило отпечаток на то, что, будучи художником, то есть принципиальным сумасшедшим, я обладал инстинктом философа и естествоиспытателя. И так развивался всю жизнь, параллельно.
Вы до войны успели окончить 10 классов?
Я кончил 10 классов после войны, в школе рабочей молодежи. До этого, во время войны, я поступил по конкурсу в Школу дарований при Ленинградской Академии средних образований – средняя художественная школа. Я получил возможность на полном государственном содержании учиться в ней. И когда началась война, из Ленинграда школа эвакуировалась в Самарканд. И я поехал туда.
В Самарканде я учился у блестящих педагогов, с педагогами мне повезло невероятно. Я был очень тяжело болен там, был освобожден от армии, но навязался, буквально навязался армии, и добровольцем ушел в армию.
Какой это был год?
Это был… 42-й, по-моему.
Впереди еще была вся война.
Да. Дело в том, что я был романтиком. Вся моя жизнь была построена на чтении различных биографий из жизней замечательных людей, остальное мне все было неинтересно. Я боялся оказаться вне истории. Как романтический мальчишка, я хотел окунуться в историю, и поэтому рвался в армию.
В армии я стал курсантом Кушки. Кушка - самое суровое училище со времен царских.
Кушка?
Кушка - это граница России и Афганистана. Это самая южная точка завоеваний России. Лермонтов об этом месте сказал: «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут».
Как символ этого, на самой южной точке России стоит крест, на котором было написано черной краской (хотя все время смывали, но как-то восстанавливалось): «Здесь медленно умирал я душою и телом».
О себе я не могу сказать, что я умирал душою, и особенно телом. Совершенно неожиданно мальчик (домашний мальчик, из Мандельштамовского и Пастернаковского духа, а мама моя была невестой Заболоцкого, поэтому она наизусть запоминала его стихи) оказался почему-то приспособленным к армейской службе.
Я там не страдал, как страдают интеллигенты. Наоборот, я вписался, как лихой парень в курсантскую службу. И до сих пор, может это кровь предков, если верить в это, потому что все мои предки были солдатами, по линии папы. И вся семья, со стороны папы, были белогвардейцами и солдатами. Дед отслужил; прадед - 27 лет, так сказать.
Может, это и сказалось, но я в армии себя чувствовал хорошо. И в той армии, которую я знаю, меня ничего не оскорбляло. Обычно, интеллигентные люди оскорблены армией, но я до сих пор вспоминаю армию фронтового времени, ту, которую я знаю армию, с уважением. И даже сейчас, когда я смотрю по телевизору ленты тех лет и вижу мальчиков в армейской форме, бритоголовых, у меня чувство родства появляется, и некоторые благородные черты офицерства меня трогают до сих пор. Это генетически, или то, что Юнг называет «общественным подсознанием», а может, существует реинкарнация – у меня нет ответов.
Вы получили ранение во время войны?
Да, во время войны – не одно. Я был очень тяжело ранен: у меня перебит позвоночник, у меня отрезана ножом часть печени, у меня прострел в ноги. У меня спина… Короче, пугаются, когда смотрят врачи.
У меня был переломан позвоночник, были парализованы ноги, у меня был, это называется, открытый пневмоторакс и.т.д. Достаточно. Диагноз, который мне дали в двадцать с чем-то лет, когда я вернулся из армии, из госпиталя, пролежав 1,5 года в госпиталях: «Неработоспособен, нуждается в опеке».
В 20 лет?
Да. Я ходил на костылях, я не мог разговаривать, потому что еще был контужен. Я все волей преодолел. Я несколько лет работал над тем, чтобы бросить костыли и стать нормальным. И дальше работал, - всем моим близким известно, как.
