Спонсор интервью - Эдвард Мермельштейн
Съемка 27 октября 2010 г.
Григорий, я знаю Вас, как Гришу Брускина – это Ваш артистический псевдоним. В чем здесь дело, ведь во всем мире говорят о художнике Грише Брускине.
В детстве и юности мне не нравилось имя Григорий. И в какой-то момент, когда я написал картину, которую посчитал своей уже, а не ученической, я ее подписал: «Гриша Брускин». И с тех пор это стало моим артистическим именем.
Но я не возражаю, особенно сейчас уже, в моем возрасте, когда ко мне обращаются и Григорий, и Григорий Давидович, - пожалуйста.
Давайте мы и поговорим и о Вашей жизни, и о Вашем возрасте. Начнем с первого дня: день рождения, место рождения... И пойдем дальше.
Я родился 21 октября 1945-го года в Москве, в семье профессора Московского Энергетического Института. Семья была большая. У меня четыре сестры старшие, которые, слава богу, до сих пор живы и здоровы.
С нами жила бабушка и, время от времени, та или иная домработница, которая помогала маме воспитывать детей.
С детства мне нравилась профессия художника. Мне казалось, что художник - это такой волшебник, который взмахнет палочкой волшебной и преобразит мир.
Я помню, как моя старшая сестра однажды пришла и сказала, что она была в парке культуры и отдыха имени Горького, и к ней подошел человек, и сказал: «Я художник. Вы необыкновенно красивы. Я хотел бы нарисовать Ваш портрет».
Моя сестра со смехом рассказывала дома, что она, естественно, отказалась.
Я подумал: «Дура! К ней подошел сам художник, и она упустила такой шанс в своей жизни».
Я рассердился на нее.
Помню, я был совсем маленький, пошел на день рождение к девочке, которую звали Дида. Там мальчик один, с которым я играл, сказал, что он поступил в художественную школу. Его родители отвели, и теперь он учится живописи и рисунку. И я стал просить своих родителей, чтобы они меня отдали в художественную школу.
Но родители не отдавали. С одной стороны, им было лень – художественная школа была далеко. С другой стороны – профессия художника казалась им ненадежной, притом, что мои родители с большим пиететом относились к искусству, и нас так воспитывали. Но вовсе не желали, чтобы мы были людьми искусства.
Поэтому после 2-х - 3-х лет ожидания, я прихватил папку с какими-то своими рисунками, поехал в художественную школу, показал директрисе, там была такая, бывшая ВХУТЕМАСовка – Наталья Викторовна. Дама в шалях, подруга Раневской и Рины Зеленой, которая потом к нам приходила на просмотры.
Наталья Викторовна посмотрела, сказала: «Приходи», - я пришел и был принят в художественную школу. Так началась моя художественная жизнь.
Это была средняя художественная школа?
Да, это была городская художественная школа. Мне, надо сказать, повезло. Поначалу, там были преподаватели, которые не очень увлекали меня, потом появился преподаватель, которому, я, что называется, поверил. Преподаватель, который научил меня мастерству: живописи и рисунку.
Воспитывал он нас на искусстве, которое сейчас называется Ecole De Paris. Французские художники были такими кумирами у нас.
Какое поколение французских художников?
Ну, Сезанн, Руо, Сутин, Матисс. Художники эпохи Возрождения тоже. То есть, мы не воспитывались на русских передвижниках, как дети в других художественных школах. И в то время я не очень ценил русское искусство ХIХ-го века. Я уже потом к нему пригляделся и понял, что это такое.
А потом уже, позже, я много читал. И в какой-то момент я понял, что читать книги мне намного интересней, чем писать портреты, обнаженных и натюрморты, и пейзажи, чем и занимались студенты в художественных институтах.
И я понял в какой-то момент, что мне нужно как-то соединить мои читательские интересы и мои экзистенциальные интересы с искусством, без которого, я уже понимал, я не могу жить. Вот тогда я написал первые картины, которые подписал этим именем: Гриша Брускин.
Одна картина была связана с мифом об иудаизме. Здесь следует сказать, что после окончания института, я сразу поступил в Союз Художников, мне было 23 года.
Какой институт?
Я поступил на художественное отделение Московского Текстильного Института. Это был единственный институт, в мое время, в тот самый момент, из которого не брали в армию. Там была военная кафедра.
Какой это был год?
Это был 1963-й год.
Значит, после окончания этого института в 1968-м году я вступил в Союз Художников. Был принят единогласно, надо сказать. Но я вступил школярскими работами. Это были обнаженные, натюрморты, портреты, я уже не помню что, - какие-то композиции, которые были написаны в духе Фалька, или что-то в этом роде.
Уже на следующий год я написал картины, с которых начался мой путь художника, которые я идентифицировал, как свои собственные. И стал формулировать свою собственную задачу.
До Сотбис 1988-го года оставалось, практически, еще 20 лет. До Вашего до признания.
Художественная жизнь заключалась в том, что я усердно работал, попытки выставиться кончались плачевно. Я помню, первая моя выставка была в Доме художника на Кузнецком мосту. Она с какими-то большими трудностями открылась, я не мог туда пригласить людей, которых хотел бы пригласить.
Какой это был год?
Это был 1973-й год.
Следующая выставка у меня была в 1982-м году. Меня пригласили Вильнюсские художники, - приехать и организовать выставку в Вильнюсе.
В Вильнюсе была обстановка более толерантная, что ли. Я организовал там выставку, на которую, через несколько дней, пришел секретарь по идеологии ЦК Литвы, который закрыл эту выставку. На выставке была одна картина, которая особенно ему не понравилась. На ней был изображен милиционер, у которого на ногах, руках и туловище было изображено множество глаз. Картина называлась. «Красные в пространстве». Этот секретарь, имя которого я до сих пор помню, товарищ Щепетис, направил письмо, телегу в МК партии.
Московский Комитет спустил ее в Союз Художников, и меня вызвали на товарищеский суд. Велели показать эту картину. Я подобрал какую-то другую картину. Я понимал, что эту лучше не нести, хотя и с юмором, на самом деле, взирал на это событие.
Я принес какую-то картину на красном фоне. Помню, что художники – функционеры, которые меня товарищески судили, мне задавали такие приблизительно, вопросы: «Почему у Вас красный фон на этой картине?»
Я говорил что-то общечеловеческое - о значении красного в истории народов, и прочее, и прочее.
Они говорили: «Нет, ничего подобного. Красный фон – это цвет нашего знамени. Вы издеваетесь над советским образом жизни».
Я помню, другой человек меня спросил: «А Вы читали сегодня газеты»?
Я говорил: «Нет».
На что мне этот человек сказал: «Напрасно. Мир на грани войны, Америка угрожает. Вот-вот начнется, а Вы себе позволяете такое».
Ну, в общем, меня товарищески осудили.
Потом все эти люди подходили ко мне в кулуарах и говорили: «Старик, ну я тебя защищал, как мог. Ну что ты, вообще, надо было молчать, а ты…».
То есть меня собирались выгнать из Союза художников, но не выгнали, потому что исполняющий обязанности секретаря Союза Художников отказался это сделать. Это был просто его жест.
Но волчий билет мне выдали.
Давайте сразу перейдем к московскому аукциону Сотбис.
Это был 1988-й год. Здесь стоит сказать, что мне, как я сказал, выдали волчий билет, и я сидел спокойно, уже нигде не выставлялся. В феврале 1987-го года художники организовали первую неподцензурную выставку в Москве. И выставили художников по принципу: по тем или иным причинам эти картины невозможно было выставить в предыдущее время.
На эту выставку попали всякие знаменитости. Она получила большой резонанс, и туда приехал мой первый американский галереист Билл Струве, с которым я потом сотрудничал здесь, в Америке.
Аукцион был организован в 1988-м году 7-го июня, по инициативе Симона Де Пюри, тогдашнего президента, что ли. В общем, он руководил европейским отделением Сотбис.
Это был аукцион первого русского авангарда, и художников нонконформистов, или второго русского авангарда. Мои картины там были проданы по рекордным для того момента ценам русского современного искусства. И получилось так, что это совпало с моим приездом в Америку.
Я приехал в Америку и получил сразу предложения от разных галерей сотрудничать.
Какой это был год?
Тот же 1988-й год. Для меня это было правильное время, потому что в связи с сенсационной продажей, я попал на первые страницы газет и журналов, в том числе и на первую страницу «New York Times». Ко мне поступило предложение от целого ряда дилеров и галерей – сотрудничать.
Я был осторожен. Я, вообще-то, расскажу такую историю. Среди прочих галерей, мне предложила галерея «Мальборо» сотрудничать с ней. Я часто рассказываю, что я согласился, потому что курил в то время такие сигареты. На самом деле, я, конечно, проконсультировался с тем же Симоном, и он мне посоветовал сотрудничать именно с этой галереей, с которой я и продолжаю сотрудничать до сих пор.
Вы бываете в России?
Я бываю в России довольно часто. Я там осуществляю какие-то свои проекты, у меня там бывают выставки, и музейные и прочие.
Вы можете назвать себя счастливым человеком?
Я могу себя называть счастливым человеком до тех пор, пока я могу работать.
То есть, Вы счастливы в настоящее время?
Могу сказать, что да.