11 Октября, 2011, Майя Прицкер
«Трехгрошовая опера» в Бруклинской академии музыки - супергротеск Роберта Уилсона. Фото с сайта nydailynews.com
Роберта Уилсона в Бруклинской академии музыки всегда любили: раз в два года, а то и чаще здесь появляются его постановки – в основном, сделанные в гамбургском театре «Талия». Мы видели «Алису» (по Льюису Кэрролу), «Черного всадника», «Тайм-рокера» (по Герберту Уэллсу, с музыкой Лу Рида), спектакль по Алану По. Другие его вещи показывали в Линкольн-центре («Гамлет», «Лоэнгрин», «Четыре святых в трех актах», «Белый ворон»). У этого режиссера и художника – узнаваемый стиль: набеленные лица-маски, алые губы, странные парики, строго формализованные жесты, превращающие людей на сцене в манекенов или роботов, которые движутся на столь же формализированном фоне из ярких цветовых блоков.
«Трехгрошовая опера» Бертольда Брехта и Курта Вайля (источником которой послужила пародийная «Опера нищих» англичанина Джона Гэя, созданная еше в 18-м веке) идеально вписывается в этот стиль, но привносит и нечто новое.
Уилсон поставил «Трехгрошовую оперу» в прославленном Берлинер-ансамбле, «Доме Брехта», и привез его на несколько дней в БАМ, в его вместительный Опера-хаус. Аншлаг был полным, успех заслуженным, хотя финальная часть, где Брехт становится пропагандистом, а в Вайль теряет свое мелодическое вдохновение, куда слабее первых двух третей этой сатиры с зонгами и несложным сюжетом. К тому же режисер часто «смакует» некоторые приемы, добавляет пантомимы (смысл и ирония которой уже давно нами понята и пережита) и таким образом растягивает спектакль до трех с лишним часов.
Фото с сайта southbrooklynpost.com
Теперь можно переходить к плюсам. Уилсон и его команда нашли для спектакля «золотой ключик»: Веймарская республика в канун прихода к власти нацистов (год рождения «Трехгрошовой оперы» -- 1928). Кажется, что все они -- слегка утрированные фигуры с выставки немецкого портрета 1920-х в музее Метрополитен: мертвенно-бледные лица, резкий грим, блестки, сапоги, пальто и жилеты из черной кожи... Игра света иногда превращает фигуры на сцене (людьми их назвать невозможно) в черные силуэты. Каждое движение – рассчитано, и кажется, что перед нами балет с тщательно разработанной хореографией. Другая ассоциация – немое кино эры немецкого экспрессионизма -- с его утрированной мимикой и жестикуляцией, кубофутуристическим дизайном и уродливыми персонажами. Или цирк, только клоуны в нем – механические.
Фото с сайта southbrooklynpost.com
Тут мы подходим к главному: решающее выразительное средство в этом спектакле – звук. Звук голосов, звук музыкальных инструментов, скрип, стук, скрежет, сопровождающие чуть ли не каждое движение, и –время от времени -- металлический звон – так звенели старые кассовые аппараты и до сих пор звенят монеты, когда их много и они сыпятся...
Никто не говорит и не поет здесь своим голосом – нормальным голосам не место в этом вымороченном мире. Полли и Люси («жены» Макхита-Мессера) пищат, взвизгивают или орут как базарные торговки – в зависимости от ситуации, мамаша Пичем тоже иногда взвизгивает, но чаще всего басит, а вот Макхит иногда «звучит» как Марлен Дитрих (он вообще здесь -- существо бисексуальное). а иногда – как марионетка в детском спектакле... И даже хорошо знакомые мелодии распознаются с трудом в их полпении-полуговоре.
Фото с сайта southbrooklynpost.com
Отдельно -- о партитуре. Чего вы только в ней не услышите! Фисгармонию, аккордеон, полурасстроенное пианино – как в немом кино, скрипку в руках уличного, не самого умелого музыканта, гулкие барабаны – как на военном параде, «кашляющую» тубу... Музыкальные руководители спектакля Х-Й.Бранденбург и С. Рагер убрали все следы привлекательности и теплоты из музыки Вайля. Не всем это может понравиться. Но Брехт жил в жестокое время и сам был человеком жестким, и Уилсон в своем «супергротеске» следует его заветам.